Тата Олейник - Продавец басен. Альтраум II

Акимыч впервые за день ощутимо погрустнел.

– А… Смеяться будешь?

– Нет.

– У меня руки, оказывается, кривые не только в сварке. Я раньше думал, что это у меня шаман такой неуклюжий, да еще элементаль этот дурацкий за ним всюду носится и все портит. Фехтовальщиком, думал, будет шик-блеск. А тут с кем в команду ни пойду – на меня все орут. Стою не так, бегу не там, ничего не успеваю соображать, реакция никакая, когда надо прыгать – забываю, когда надо замереть – прыгаю, по мобам промахиваюсь, из-за меня все дохнут. Причем если бы орали поменьше я, может, постепенно научился бы всему. Даже искал таких же криворуких нубов – объявления давал типа: давайте будем вместе плохо фармить и беречь друг другу нервы. Да без толку. Знаешь, как меня в Писко прозвали? Там же инст рядом известный рейдовый, «Ежи в винограднике», многие на тридцатых-сороковых уровнях в нем сидят месяцами, селятся рядом, все друг друга знают.

– И как тебя прозвали?

– «Класс коррекции». Там рейд-лидер один, когда я третий раз подряд рейд вайпнул, сказал, что я один заменяю собой целый класс коррекции для детей с ментальными нарушениями. Смешно, да?

– Не смешно, а грубо.

– Да не, он ничего мужик был, дольше всех меня терпел, только после того похода в черный список занес.

***

Как ни странно, но на работу Акимыч устроился – в гостиницу «Смех удава» в квартале Всякой Всячины. Так что вставали мы с ним оба ни свет ни заря, я отправлялся на рыбалку, а Акимыч – готовить яичницы и каши постояльцам на завтрак. По совету Акимыча я теперь ловил рыбу не в море, а в Данере, он тут оказался выше уровнем, чем прибрежные морские воды, и в нем водилась дорогая рыба – осетры, стерляди, белуги и налимы, у последних особенно ценилась печенка. Ни я, ни Акимыч пока ничего не могли толкового приготовить из этой рыбной роскоши кроме скучных жареных стейков, даже икру засолить не получалось, но иногда Акимыч уговаривал своего шеф-повара сварганить копченой осетрины или горшочек икры – за половину приготовленного, в такие дни мы закатывали рыбные пиры, раскошеливаясь на изюмное или грушевое пиво.

Но в целом нельзя сказать, что мы тут особенно веселились, над нами обоими висел пока еще далекий, но все же весьма ощутимый ужас перед будущим. Кредит Акимыча только обрастал процентами, а мои доходы – пусть и куда более значительные, и близко не покрывали медицинские счета. Я так и не посвятил Акимыча в свои обстоятельства – но он, кажется, и сам о чем-то догадывался, судя по тому, как он деликатно обходил тему моей жизни в реале.

Рыбы и прочего водяного барахла я теперь мог наловить иногда и на двести золотых в сутки, но неизбежное этим лишь слегка откладывалось. Аренду дома решил продлить еще на месяц – теперь эта сумма уже не казалась огромной по сравнению с грандиозностью основных проблем, а к дому я привязался, да и провести последние, возможно, недели жизни в относительном комфорте – не такая уж плохая идея, как мне кажется. Был там такой угол между грядками, куда мы впихнули каменный стол с кухни и поставили два стула – и я полюбил сидеть вечером в саду, глядя на закат над морем и слушая трепотню Акимыча об интригах и скандалах их высокодраматической гостиницы, где, казалось, и персонал и постояльцы набирались по признаку «явная склонность к диким выходкам».

– И тогда Ирени, горничная, и говорит «А ваши панталоны, сударыня, можете снять с флюгера дома напротив!»

– А что Баро?

– А что Баро! Баро давно съел обеих уток!

Сегодня я как раз навещал квартал Всякой Всячины, но не с целью полюбоваться вживую на персонажей историй Акимыча. Роясь накануне в сундучке своей комнаты, я нашел засунутый туда сломанный хронометр, тот самый, из желудка акулы, и решил на всякий случай выяснить – нельзя ли часы очень дешево починить, а потом, например, очень дорого продать? Пятьсот золотых за хороший серебряный хронометр на аукционе только так давали. А этот по виду мог быть и золотым – просто пребывание в акуле не слишком пошло ему на пользу.

На карте Мантиса ближайшая к дому часовая мастерская располагалась как раз в этом квартале маленьких лавок, магазинчиков, лапшичных, блинчиковых и закусочных -и я еле сориентировался в этих тесных закоулках, но наконец увидел номер дома – «15», причем номер был написан на табличке, которая была чуть ли не шире фасада здания – реально в шаг длиной домик, если широкий шаг, правда. Боком я кое-как протиснулся в узкую дверь и уставился на тридцать четвертую. Это точно была она. Сейчас, правда, не в том черном платье, а чем-то таком зеленом и сером и ужасно деловом. И уровень у нее я теперь видел. Сто второй. Хороший такой уровень.