Олег Таругин - Штурмовой отряд. Битва за Берлин

Наконец дрезина вкатилась на станцию – и вот тут Трешников впервые подумал, что удача, похоже, от них отвернулась. Ага, именно отвернулась, поскольку ничем иным, кроме как удачей, объяснить тот факт, что им удалось практически без проблем, а самое главное – потерь добраться по поверхности почти до самой цели операции, было нельзя. Во время планирования «Берлинской весны» предполагалось, что в случае реализации резервного плана потери личного состава во время наземных боев практически неизбежны. Но им повезло. Они не только не потеряли ни одного человека, но и сумели воспользоваться помощью советских бойцов, не вызвав – хотелось бы надеяться – ни малейших подозрений со стороны предков. Да даже если и вызвав, выполнению плана это не помешало. По крайней мере, до этого момента.

Станция оказалась заполнена… нет, пожалуй, правильнее будет сказать «забита», гражданскими и ранеными. Люди сидели и лежали везде, где только могли найти свободное место: на жестких скамьях и грубо сколоченных многоярусных нарах, на перроне, на ведущих вверх лестницах и даже прямо на рельсах. Женщины, старики, дети, раненые. Сколько их всего здесь было, подполковник не мог даже предположить: сотни, тысячи? Собственно, и дороги дальше не было: на путях, въехав несколькими первыми вагонами под выходной обрез туннеля, застыл поезд, также заполненный людьми. Отчего никто из них не двинулся в сторону оставшейся за спиной станции, Трешников не знал, скорее всего их туда просто не пустили армейцы; а немцы, как народ, веками приучаемый к послушанию с прочим орднунгом, подчинились. Да и та баррикада, вполне вероятно, сыграла свою роль – очень похоже, она должна была оборонять туннель вовсе не с той стороны, откуда появились спецназовцы, а совсем наоборот. Потому и заминировали, ага, чтобы мирняк не рванул к «соседям»…

Скрипнув тормозными колодками, мотовагон остановился в нескольких метрах от сидящих на брошенных на шпалы баулах с вещами изможденных людей. Верно истолковав происходящее, Родченко заглушил двигатель, и на смену тарахтению раздолбанного мотора пришел монотонный гул сотен голосов. Тяжелый и куда более плотный, чем в прошлый раз, запах немытых тел, застарелого пота, дыма – многие курили, кое-где и вовсе горели небольшие костры, – испражнений и гниющих ран ударил в ноздри, заставив подполковника поморщиться. Да, пожалуй, такой войны даже он в своей жизни не видел, а ведь они сидят тут не один день, давным-давно свыкшись с этим чудовищным амбре.

– Все, ребятки, вот теперь точно приехали. Сдаем постели и стаканы проводнику и выходим. Дальше только пешочком, – буркнул Трешников, первым выбираясь на перрон.

К нему почти сразу подошел пожилой берлинец в мятом и перепачканном бетонной пылью пальто. За его руку крепко держалась девочка лет пяти в некогда нарядной шубке, сейчас представлявшей собой жалкое зрелище. Вторая ручонка сжимала тряпичную куклу в замурзанном, как и лицо маленькой хозяйки, платье. В отличие от старика, взгляд которого был исполнен тревоги и безмерной усталости, девочка, задрав голову, глядела на Трешникова с искренним интересом. Стянув в головы вытертую шляпу, мужчина заговорил:

– Простите, господин офицер, я могу позволить себе задать вам вопрос? – простуженный голос старика звучал глухо и надтреснуто.

Подполковник молча кивнул.

– Вы не скажете, что там наверху? Русские продолжают наступление? Что нам делать, если они ворвутся сюда? Надеюсь, они не тронут детей? Я и так потерял всю семью, осталась только внучка, и я обязан спасти хотя бы ее! – видимо, осознав, что задал слишком много вопросов, старик торопливо добавил, с волнением глядя в лицо Трешникова:

– Вы не подумайте, господин офицер, что я не поддерживаю нашего фюрера или сомневаюсь в его словах, что русским никогда не взять Берлина! Я не паникер или провокатор, просто мы сидим здесь уже неделю и ничего не знаем. Нам обещали привезти хоть какие-то продукты и свежую воду, но это было еще позавчера….

– Русские возьмут город в ближайшие дни, – спокойно глядя старику прямо в покрасневшие от усталости, слезящиеся глаза, негромко ответил подполковник. – Думаю, дня через два-три они захватят и Рейхстаг. Сидите здесь, вам ничего не угрожает, русские не трогают ни женщин, ни детей со стариками.

– Но доктор Геббельс ведь говорил… – пораженно прохрипел тот и, не докончив фразы, зашелся в сухом, застарелом кашле. – Простите, господин офицер, я болен…