Валерий Атамашкин - Я – Спартак! Битва за Рим

Глаза Рута наполнились слезами. Гопломах смотрел в небеса. Вот зачем он затеял наш разговор. Руту хотел высказаться, выплеснуть все накопившееся внутри. Он высоко задрал подбородок.

– Я буду сражаться до конца! – выпалил он. – Все верно, Спартак! Чтобы победить этих свиней, мы должны собраться воедино! Объединить тех, кто жаждет краха Республики! Только тогда у нас появится шанс победить, и я клянусь, что воспользуюсь им сполна… – Рут запнулся, тяжело задышал, наконец слезы покатились по его щекам, теряясь в густой бороде. – Без жертв не выигрывается ни одна война! Увы…

Он не договорил, уронил подбородок на грудь, схватился руками за голову. Сомнения, облаченные в слова храброго гопломаха, сидели глубоко внутри него. Рут, обычно скупой на эмоции, сегодня излил передо мной свою душу. Я мог только догадываться, насколько тяжело этому храброму человеку с большим сердцем дались эти слова. Гопломах всем своим нутром переживал за наше общее большое дело. Я подсел к Руту, положил руку на его плечо, крепко сжал.

– Прими эти мысли. В этой битве мы бьемся не за себя, – процедил я сквозь зубы.

– Те люди, которые падут под мечом римлянина…

– Ты сам сказал, что они провели бы всю свою жизнь в оковах, как инвентарь или скот! – я жестко перебил Рута, требовалось встряхнуть гопломаха, привести его в чувства. – Так почему не объединить силы противников Рима в один кулак?

– Что ты затеял, мёоезиец?

– Я хочу победить в этой войне! Ты веришь мне? – спросил я.

– Верю! Я верю тебе больше, чем себе! Не подумай, что я сомневаюсь, я только лишь хочу знать, что наше дело…

Гопломах вдруг осекся, замолчал, продолжил трапезу, переваривая мои слова. Он потупил взгляд, но я увидел, как румянцем залило его лицо. Возможно, Рут все понял. Меня не покидало странное чувство, что мы разговариваем с Рутом на разных языках и не понимаем друг друга. Мы помолчали. Я начал выковыривать из зубов куски застрявшего мяса. Рут счищал со спаты налипшую, а местами пригоревшую зайчатину.

– Спартак, ты правда веришь, что у нас может что-то получиться? – осторожно спросил он.

– Это наш шанс остановить Лукулла, Рут, только и всего, – заверил я.

– Лукулл, – презрительно фыркнул гопломах, бросая в костер налипшее мясо. – Он спит и видит, как поквитаться с нами за Брундизий! Сколько этот напыщенный римский евин потрепал себе нервов, прежде чем высадиться на сушу, после того как мы сожгли порт! Мы как заноза в его заднице! Хочется достать, да не можется!

– Пусть думает все, что пожелает, – отстранение ответил я. – Я все еще оставлю ему шанс…

– Оставь, Спартак, мне не нужны твои объяснения, без того тошно, – устало отмахнулся Рут. – Что бы ты ни надумал, это будет лучше для нас. Скажешь прямо сейчас выступить против Варрона Лукулла, никто не откажется, ты же знаешь! А за мои слова… еще раз извини, я не хотел, да и не имел права давать тебе повод усомниться в себе, я просто хотел убедиться или бы, наверное, сошел с ума.

Я промолчал, пристально рассматривая гопломаха, который закончил очищать меч, небрежно вытер лезвие спаты о край плаща и вернул клинок за пояс. Слова гопломаха приятно согрели душу. После разделения под Гераклием со мной остались лишь те, кто готов был идти до самого конца, невзирая на невзгоды, разочарования и тягости. Я знал, что могу положиться на этих людей в самую трудную минуту, а слова Рута лишь укрепляли мою веру. Реши я ударить по легионам Лукулла, и не было бы среди моих людей тех, кто откажется поднять свой меч. Но такого решения я не имел права принять. Даже в отсутствии легионов Красса, форсировавшего марш-бросок на сам Рим, Лукулл был слишком силен. Его легионы после длительной морской переправы были свежи и готовы к изнуряющим переходам. Прежде чем это произойдет, у нас оставалось совсем мало времени. Не сегодня, так завтра Лукулл перейдет в наступление, и тогда козырь македонского проконсула нам нечем будет крыть. Я делал ставку на сегодняшний день, который расставит все по своим местам.

– Возвращаемся? – я услышал вопрос гопломаха.

Рут протяжно отрыгнул, неспешно поднялся.

– В лагерь, – подтвердил я.

Я поймал себя на мысли, что заяц, приготовленный гладиатором, был отвратительным. После зайчатины хотелось сполоснуть горло водой. Увы, ни у меня, ни у гопломаха воды не было. В горле неприятно вязало, но приходилось терпеть.

Наш небольшой конный отряд замер на возвышенности, откуда как на ладони открывался вид на равнину, переливающуюся в последних ласкавших землю лучах солнца. В низине расположилось громоздкое, неуклюжее строение, казавшееся каким-то нелепым, несмотря на то, что на первый взгляд имело правильную прямоугольную форму. Загородная усадьба, или, как ее еще называли здесь, вилла, одного из знатных и богатых римских нобилей занимала внушительную площадь, сейчас постепенно растворяясь в темноте. Блеклый свет двух догорающих факелов, разбросанных по периметру виллы, освещал вход с угла, рядом расположилась комната управляющего хозяйством вилика. Чуть поодаль стойла. Остальные помещения скрылись за небольшим забором. На вилле не спешили зажигать свет, для себя я сделал вывод, что комната вооруженной охраны пустует до сих пор, а значит рабы все еще находятся в поле на изнурительных работах. Подтверждая мои слова, Рут первым увидел внушительную колонну невольников, которые, буквально валясь с ног от усталости, возвращались после тяжелой пахоты от рассвета до заката. Навскидку их было не меньше ста человек. Рабов сопровождали вооруженные охранники.