Андрей Величко - Фагоцит. Покой нам только снится [litres]

– Ну, – попытался объяснить я, – в том-то и дело, что обдуманная. Чтобы хоть так, хоть этак торговать дефицитом, его нужно иметь. А чтобы его иметь, этот самый дефицит нужно сначала создать. То-то я никак не мог понять, с чего бы это вдруг магнитофоны «Астра» стало не так просто купить.

– Ты уже становишься брюзгой почище меня, – встрял Антонов. – Вспомни, как наши родители именно в это время покупали «Астру-4». Месяц искали, пока наконец не дождались выброса. А сейчас вместо выброса – торговля по предзаказам при помощи этих книжечек.

– И по слегка повышенной цене.

– Это ты про всякие налоги и отсутствие процентов? Да люди на оплату автобусов больше изводили, разыскивая всякий умеренный дефицит в нашем прошлом. В общем, не злопыхательствуй, нормальная инициатива. К тому же вспомни еще один положительный момент – налог на яйца слегка облагородили, с Веры его вообще не удерживали.

Антонов имел в виду специфическое советское изобретение – шестипроцентный налог на бездетность. Его удерживали со всех мужчин, у которых в паспорте в графе «дети» было пусто, и с замужних бездетных женщин. Одинокие под него не попадали, но, выйдя замуж, на следующий же день лишались этой привилегии. То есть по факту государство явно стимулировало женщин сначала родить, а только потом выходить замуж. А полтора года назад были внесены коррективы – женщинам при первом выходе замуж предоставлялась годовая налоговая пауза.

– Дэн Сяопин что говорил? – продолжал Антонов. – Все, что повышает благосостояние трудящихся, есть очередной шаг к социализму. Эти книжечки слегка повышают, так что уймись. Вера, вон, Таню уже покормила, уложила и ждет тебя, а ты тут со мной решаешь мировые проблемы.

В феврале Семичастный, ухмыляясь, сообщил мне, что в Москву прибыл большой друг Советского Союза, израильский коммунист товарищ Яков Гольдберг. Причем высказал он это именно мне, а не Антонову.

– Лечить-то, наверное, все равно будешь ты, – объяснил он.

– Вроде в материалах из будущего у него была другая фамилия. И разве в природе бывают израильские коммунисты?

– В природе бывает все. А ты хотел, чтобы он приехал по своему моссадовскому удостоверению? Если все получится хотя бы приблизительно так, как планировалось, можешь смело примерять майорские погоны.

– К ним казенный ватник будет? Портить костюм погонами неохота, у меня их всего два.

– Действительно, – сообразил Семичастный, – у тебя ведь даже офицерской формы нет. Моя недоработка, исправлю.

Как водится, я позвонил Ефремову:

– Еще один пациент. Мой, не сверху. Впрочем, не столько мой, сколько от Антонова.

– Кто он, или опять не по телефону?

– Да нет, тут никаких секретов. Обычный израильский шпион Яша Гольдберг. Имя настоящее, фамилия вымышленная.

– Ну и знакомые у вас! Хотя у меня таких нет, а посмотреть, наверное, будет интересно. Когда заедете?

– Завтра в половине десятого утра.

– Одеться, наверное, надо поприличнее?

– Да, пожалуй. Там, кроме него, будет и весьма привлекательная девушка. Почти как моя жена.

– Неужели настолько, что вы даже готовы сравнить ее с Верой?

– Я готов! – не удержался Антонов. – Вера красивее, но эта тоже ничего, особенно на ощупь.

Сказал он это, естественно, мысленно. Посвящать Ефремова в личные дела моего духовного брата мы не собирались.

Сеанс проходил на той самой конспиративной квартире рядом с Белорусским вокзалом, где Антонов с Нинелью занимались чем-то от меня тщательно скрытым, и я сильно подозревал, что они там не обсуждали творчество Бодлера или Байрона и даже не беседовали о новейших течениях в музыке.

Пациент оказался довольно обаятельным евреем лет сорока, но чрезвычайно худым и абсолютно невнушаемым. В общем, Ефремов делал пассы, Яков недоверчиво улыбался, я держал пациента за руку и якобы считал пульс. Сначала в виде Скворцова, для него объект был «седьмым». Потом в дело вступил Антонов, определив пациента как «девятого».

Ефремов, уловив мой еле заметный кивок, изрек:

– Диагноз более или менее ясен, нам надо посоветоваться.

Мы прошли на кухню, и Антонов объяснил:

– «Девятый» для меня, «седьмой» для Вити. Но тут другое плохо. Как он в той истории дотянул до семьдесят первого года, я не понимаю. Здесь ему осталось месяцев шесть, самое большее девять. И если пытаться перевести его в «десятые», он, скорее всего, тут и склеит ласты. Вылечить же «девятого» от белокровия чуть ли не в последней стадии у меня не получится, как и у Вити «седьмого».