Иван Апраксин - Подменный князь

– Нет, – покачал я головой. – Я никогда не бывал в Византии. И ты уже спрашивал меня об этом, боярин.

– Да, – согласился Блуд и крутанул унизанными перстнями пальцами возле своей головы. – Я подумал, а вдруг ты об этом забыл… А где же ты учился? И вообще, откуда ты пришел?

Это уже был серьезный разговор, причем разговор с умным и проницательным человеком. Передо мной был не полубезумный конунг и не воин с далекого севера. Прежде чем ответить, следовало три раза взвесить каждое слово.

– Знаешь, боярин, – медленно произнес я, не опуская взгляда, – я не могу сказать тебе, откуда я пришел. Лгать я не хочу, потому что уважаю тебя, но и сказать не могу. Ты лучше не спрашивай меня.

Блуд снова покрутил пальцами.

– А ты знаешь, как называется человек, который не может и не хочет сказать, откуда он пришел? Знаешь? Такой человек называется лазутчик. Лазутчик, подосланный врагом, чтобы выведывать тайны. Чтобы потом вернее нанести удар.

Лицо боярина было серьезным, он не шутил. О, боже, час от часу не легче! Теперь меня еще и приняли за шпиона!

– Кто тебя прислал? – продолжил Блуд, пристально глядя мне в глаза. – Византийский император? Свеи? Булгары? Знаешь, что делают у нас с лазутчиками?

Я сокрушенно покачал головой. Хороший вопрос: что тут делают со шпионами. Не знаю точно, но вполне могу себе представить…

Думать об этом не хотелось. Пот выступил у меня на спине, и рубашка прилипла к телу. Во рту пересохло, и я судорожно сглотнул. Выходило так, что я сам нарвался на смерть, да еще мучительную. Мог ведь и не приходить к Блуду…

– Лазутчика можно отдать собакам, чтобы они растерзали его, – мечтательно сказал боярин, не уставая вертеть пальцами правой руки. – А еще можно утопить в Днепре, но это лучше делать зимой, когда лед. Опускают в прорубь, и готово дело. Но лучше всего, конечно, посадить на кол. Будешь умирать долго-долго. Если правильно посадить человека, то смерть наступит только на другой день.

Он улыбался мне, говоря все это, и при каждом его слове мурашки пробегали у меня по коже. Вот, принесло же меня сюда!

Вероятно, Блуд очень внимательно следил за выражением моего лица, потому что в тот момент, когда я уже был близок к обмороку, он засмеялся и сказал:

– Не бойся, пришелец. Я просто пошутил, у меня веселый нрав. Лазутчик ты или нет – мы еще посмотрим. А пока что повернись ко мне боком.

Плохо соображая, я встал и повернулся к боярину боком.

– Да нет, – поморщился он. – Не надо вставать. Покажи боком свое лицо.

Несколько секунд он глядел на мой профиль, потом велел повернуться другой стороной.

– Ты ведь недавно отпустил бороду? – спросил он. – Она у тебя совсем короткая. Ты раньше брил лицо?

Услышав мой утвердительный ответ, Блуд строго сказал:

– Тебе нужно немедленно сбрить бороду. И брей лицо каждый день, ты меня понял?

– Зачем? – растерянно пробормотал я. – И у меня нет хорошего ножа.

О том, что здесь нет мыла и я не знаю, как без этого вообще бриться, я не сказал.

Но Блуд, казалось, сам понял мои затруднения. Громким хлопком рук он вызвал слугу, который, вероятно, караулил под дверью.

– Принеси все, что нужно для бритья, – велел боярин. – Побреешь вот этого человека.

Когда через короткое время слуга вернулся и подошел ко мне, Блуд добавил:

– Голову не брить. Сбрей ему бороду, только дочиста.

Ничего не понимая, я отдался в руки брадобрея. Зачем это нужно? Какое дело Блуду до моей бороды?

Между тем боярину было неинтересно наблюдать за процессом, так что он встал с кресла и вышел, оставив меня наедине со слугой.

А тот принес миску с горячей водой, тряпку, остро заточенный нож и глиняный кувшинчик с топленым жиром. Сначала он смочил тряпку в воде и обтер мое лицо вместе с отросшей длинной щетиной. Затем той же тряпкой зачерпнул из кувшина топленый жир и намазал бороду вместо мыльной пены. А затем принялся брить…

Однажды Марк Твен пошутил, что лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться. Но он в своем девятнадцатом веке все-таки использовал более совершенные средства, чем те, которыми брили сейчас меня. Хотя горячая вода и жир смягчили кожу и не было слишком больно, все же нож, пусть самый острый, – это не безопасная бритва.

Когда через десять минут я, стерпев все, провел ладонью по нижней части лица, то обнаружил, что выбрит гладко, но кроваво. Кровь сочилась из многочисленных порезов на коже, как на голове у Блуда. Слуга же невозмутимо окунул ту же тряпку в ту же воду, а затем аккуратно приложил ее к моему лицу. Наверное, это делалось для облегчения страданий побритого, но как же быть с антисептикой? Одеколонов я тут не заметил.