Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

Двенадцать. Точно. Илюхин мог вспомнить все случаи наперечет и даже назвать места. Эта его память, возможно, когда-то могла бы быть полезна. Война обязательно кончится, и могилы, оставшиеся безымянными, станут незаживающими ранами на теле страны. Илюхин мог бы подсказать, прояснить судьбу хотя бы некоторых. Практически все операции, в которых участвовал, он помнил досконально. Однако судьба распорядилась иначе. Вполне вероятно, что и его тела никто и никогда не найдет в той чертовой редкой дубраве.

Он добил сигарету до конца в несколько затяжек. Бросил окурок и тщательно затоптал его ногой. Поднял пистолет и выстрелил, практически воткнув дуло в затылок стоящему крайним справа.

Звонко ударил выстрел. Из ствола вырвался короткий плеск пламени, и человек, дернувшись, повалился лицом в яму.

Шаг в сторону, и еще один выстрел. Один за другим. Тела, будто кули, падают в яму. Никакого сопротивления, никакой мольбы – испуганное и планомерное ожидание смерти. Перемещаясь, переводя прицел на очередной затылок, Илюхин задавал себе один и тот же вопрос. Опостылевший. Осточертевший. Ненужный.

Не в себя ли я стреляю? Не я ли, вот так же безропотно, не желая умереть голодной смертью, сойти с ума за колючкой, пошел в «хиви» [9]? И теперь эти выстрелы, давным-давно приобретшие очередность, не попытка ли это застрелить себя? Того самого, не выдержавшего голода?

Почему они все боятся? Почему не встать, не развернуться, не напасть, в конце концов? Попытаться завладеть пистолетом, и к черту мысли о том, что рядом стоит второй, страхует от как раз-таки подобного случая. Пусть так, пусть ты прошит очередью в грудь, но сравнимо ли это со скотским выстрелом в затылок?

Сравнимо. Никакой разницы. Это Илюхин мог заявить со всей ответственностью. Бывало такое – бросались, обезоружить пытались, лозунги кричали, а кончалось это одинаково. Мертвое тело в яме. Мертвый герой неотличим от мертвого труса.

Дойдя до последнего, Илюхин развернулся и дважды выстрелил в Жилова. Вытащив из кобуры запасной магазин и хладнокровно его меняя, пнул сапогом пленного:

– Вставай, одевайся. Очень быстро. Мы уходим с тобой.

Удар сержанту под дых сошел мне с рук. Мало того, он еще и позитивную роль сыграл – тяготившая меня тренировка была тут же закончена. Продышавшись, Клыков не решился продолжать, а лишь похлопал меня покровительственно по плечу. Однако отыгрался он очень быстро. Буквально через несколько минут мы с сержантом вернулись к дому, который бойцы выбрали себе под базу, и, велев мне ждать у крыльца, он скрылся в особняке. Приняв независимый вид, я аккуратно озирался по сторонам и размышлял.

Меняющиеся словно в калейдоскопе события не давали возможности сформулировать четкое и логически выверенное отношение к происходящему. Достаточно продолжительное время от меня совершенно ничего не зависело. Все происходило помимо моей воли, я был подобен листу, влекомому порывами ветра. Изначально мы с Боном стали добычей немцев, затем затесались в ряды казаков и вновь попались к фашистам. Не по своей воле, это понятно. Тем не менее лично я за последнее время мог назвать лишь один поступок, который я совершил сознательно и который привел к действительно резкому изменению ситуации. В мою пользу. Речь идет, разумеется, о моем эпическом бое с немецким офицером.

Всю свою сознательную жизнь я предпочитал играть ведущую роль. Быть действительно властелином своей судьбы, не оглядываясь на других, идти собственным путем. Я старался анализировать происходящее, принимать обоснованные и разумные решения.

Хотите смейтесь, хотите нет, но у меня и жизнь вся была распланирована. Я знал, когда и что произойдет, был максимально готов к неожиданным коллизиям и поворотам. Меня было не застать врасплох.

И все, черт побери, шло довольно неплохо, пока я не решился развернуться и заступиться за Бона.

И вот ведь какая штука… здесь, в этом мире, моей логике, отрешенности, взвешенности и холодности уже не было места. Действительность касалась меня не абстрактно – с экрана телевизора или монитора бука, – а физически – кулаками, прикладами и словами, которые раньше бы не тронули меня.

Здесь не было времени для раздумий. Мне приходилось действовать инстинктивно, поддаваясь мгновенному импульсу.

Всегда считал, что человек от животного отличается именно наличием разума. И гордился этим, зачастую отказывая в высоком звании «хомо сапиенс» очень и очень многим двуногим, удовлетворяющим свои сиюминутные потребности и не заботящимся о будущем.