Олег Языков - Крылья Тура

Отцы молча слушали, не проявляя к В. Туровцеву, командиру и орденоносцу, никакого интереса.

Тут кашлянул позабытый позаброшенный Петр.

– Между прочим, Архипыч, это ведь Виктора придумка – делать мотораму единым блоком со всем каркасом фюзеляжа. И счетчик боекомплекта – тоже он… – индифферентно, как бы ни к кому особо не обращаясь, обронил мой гид. – Да и еще кое-что… Килограмм на семь-десять веса, между прочим…

– Да ты что! – ужаснулся Архипыч. – Такой человек! А с первого взгляда – дурак дураком!

Я покаянно повесил голову, кося на отцов глазом с поволокой…

– Ладно тебе притворяться, парень! Не боись – не выдадим. А ты впредь язык не распускай! И рабочего человека зря не чепляй! Не дело это, понимаш… А что ты воин знатный – поглядели мы уж на твои заслуги. Ладно, забыли! Говори, чего пришел?

Я и высказался по полной программе. Мол, полазать мне надо по истребителю, в кабине посидеть, прикинуть что-нибудь к носу, покумекать… И еще – комбинезончик бы мне не помешал. А то, вот беда, – переодеться мне не во что. Сирота я московская, стало быть…

Отцы усмехнулись в усы и ответствовали, что, мол, все будет, все, стал быть, справим. Не сомневайся. Иди, сирота московская, руки мой. Сейчас чай пить будем, с сушками. Так, с чаепития, и начались мои трудовые будни.

Первые впечатления были несколько смутными. Во-первых, в цеху было несколько темновато. Поэтому, переодевшись, я воодушевил передовой отряд работников авиапромышленности на трудовой подвиг, и мы, кряхтя и поругиваясь, выкатили истребитель на солнышко.

Теперь дело пошло веселее. Правда, несколько диковато было смотреть на не покрашенную в привычный камуфляж машину. Истребитель был покрыт пятнами какой-то не то мастики, не то шпаклевки мерзкого серо-желтого цвета и выглядел, как больное проказой, несчастное существо с обвисшими крыльями.

Не было у него бодрого боевого вида, не было. Хоть ты плачь! Ну, ничего! Это сейчас, как я понимаю, не главное. А что главное? А вот это мне и предстоит уяснить…

В общем и целом день прошел не зря. Я от души налазился по, наползался под и насиделся в кабине истребителя. Но успокоения моей мятущейся душе это не принесло. Что-то было не так. Ну, не складывалась общая картинка, не складывалась! Не получалось этакого красивого и гармоничного рисунка, как в калейдоскопе. Хоть ты убейся – не получалось, и все тут! Все время вылезала какая-то пусть и маленькая, но несуразность, несоразмерность какая-то. А время ведь шло. Уже первая декада мая. Еще немного – и ожесточенная воздушная схватка разразится в небе над Курской дугой. А я тут новенький комбинезон маслом пачкаю, руки ветошью вытираю и лоб морщу… Вместо того, чтобы летать. Что же не так?

Я еще раз со всех сторон осмотрел истребитель, потом отошел от самолета и присел поодаль на вытащенную из цеха табуретку.

– Что ты, Виктор, все его обнюхиваешь? Гляди, дырку в машине протрешь, поломаешь, значит… – Это Иван Архипыч подошел. Скоро за ним, как на веревочке, подтянется и его давнишний друг и напарник Николай Кузьмич. Самые опытные кадры на производстве. Еще с самого начала века судьба-придумщица связала их жизнь с авиацией. Сначала, еще солдатами, таскали первые воздушные этажерки на показательных полетах в Гатчине, потом ремонтировали битые аэропланы, потом – строили первые русские машины. В общем – живая история нашей авиации стоит передо мной, не хала-бала, полено дров!

– Чего-то, Архипыч, не вижу я в нем… Не узнаю. Неправильность какая-то… Или незавершенность. Да еще эти пятна, будь они неладны! Так и лезут в глаза, нервничать заставляют. А вторая машина крашеная? И где она, кстати?

– Вторая-то крашеная, летают уже на ней. А чего ты, голубь, не узнаешь? Рази ты видел где уже этот аэроплан-то?

Вот, блин, Шерлок Холмс советского разлива! Моментом поймал меня за язык. Уже какой раз… Осторожнее надо быть. Надо же! Смершевцы, контрразведчики ничего особого во мне не замечали, а этот дед постоянно меня ловит на нестыковках!

– Да где же я мог его видеть?! Окстись, Архипыч! Я о другом. Мне кажется, что в нем какие-то линии нарушены. Ну – не вижу я целой и законченной картины. Как будто смотрю на красивого боевого коня, а у него одной ноги не видно. А ведь я знаю – она есть! Четыре ноги у него – а нет! Не видать ее, хоть плачь. Так вот и здесь – все вроде бы есть, а в полете я его не могу представить. Не привык еще, может быть, не знаю…

Но Архипыч вдруг насторожился.