Олег Языков - Гром и молния

– Кто там? – Я услышал чьи-то шаги.

– Это я, Виктор Михайлович, Воронов. Не спите?

– Странный вопрос. Вы шли, чтобы подоткнуть мне одеялку? Поправить соску-пустышку? Покачать колыбель?

– Не надо язвить, майор. Я шел к вам поговорить, Мастер…

Сначала я это пропустил. Но Воронов молчал, и я невольно повторил его фразу про себя… Все, пауза затягивается. Надо что-то решать.

Я вылез из гамака и затянул ослабленный ремень.

– Ну, что ж. Пошли в палатку. Коньяк будешь, Регистратор?

– Я не регистратор, Мастер, я – корректор!

Мы выпили, коньяк обжигающим теплом прокатился по пищеводу.

– Слушаю вас, корректор. Кстати, разницу не поясните?

– Да почему же нет? Конечно, поясню. Регистраторы – это ученые, специалисты в различных отраслях психологии, социологии, управления… В общем – это элита ума. А корректоры – это… силовики, наверное. Бойцы. Как-то так. Ну, может быть, немножко пошире понятие будет. Мы же не неандертальцы с узловатыми палицами в руках, в конце-то концов. Тоже специалисты – но специалисты узкопрофильные, так сказать. И – без белых перчаток. Это главное отличие… Давайте поговорим о проблемах более широкого профиля. Как называется Служба, ее цели и задачи, вы, как мне кажется, знаете?

– В общих чертах… Пояснил один ваш сотрудничек…

– Да, я знаю. Не очень хорошо получилось. Издерганный, потерявший себя человек. Он не выдержал того, о чем я вам и хочу рассказать. В общем, говоря кратко, Мир-основа был спокойным, сытым, безопасным местом. Там достигли высочайшего уровня науки, культуры и производства. Там все было направлено на удовлетворение потребностей человека. Но – коммунизма не получилось. Никто уже не хотел раздвигать границы и идти за горизонт. Никто не хотел, да и не мог, обнажить меч за правое дело… Бойцы и люди фронтира перевелись в этом мире. Их вытеснили администраторы, ученые и техники. А потребность в воинах и бунтарях ощущалась все больше и больше. И тогда светлые головы в Службе коррекции решили набирать их по диким и полудиким мирам. Земля тысяча девятьсот сорок третьего года, полыхающая Мировой войной, казалась Службе питомником монстров. Но монстров полезных и поддающихся дрессировке.

Я налил еще по четверти стакана.

– Воронов, ты терял друзей? Давай за них… не чокаясь… – Я выпил и закрыл глаза. – Зачем ты ко мне подошел? У нас была сделка. Свои обязательства я выполнил. Больше я в вас не нуждаюсь.

– Ты – да! Мы нуждаемся в тебе, Виктор. Я уполномочен предложить тебе перейти на работу в Службу коррекции.

– Них… ничего себе струя! – присвистнул я. – И сюда добрались!

– А мы тут давно… Наблюдать и вносить коррективы – наша прямая обязанность. Вот ты – это и есть необходимая точечная корректировка.

– На хрен вы мне нужны, Регистратор!

– Корректор…

– Мне все едино. Сейчас война. Я на фронте, завтра-послезавтра начнутся бои. Где-то воюет мой полк, мои друзья. Здесь, под Курском, я отвечаю за ребят группы «Молния». Это моя война! И я отсюда не уйду! Я до Берлина дойду! Если жив буду.

– Да будешь ты жив, будешь… Но вот до Берлина ты не дойдешь. В одном из воздушных боев ты будешь серьезно ранен. Ты потеряешь ногу, Виктор.

– Э-эх, мать… Ничего! Маресьев без двух ног летал… и еще кто-то. Да ведь вы сможете скорректировать?

– Только не в твоем случае, Виктор. Ты свой лимит уже выбрал.

– Я отсюда никуда не уйду. Не надейся.

– Я понимаю… Я их предупреждал. Виктор, мне поручено сказать тебе следующее… В общем, если ты согласишься, тебе вернут Катю. Живую и здоровую…

Договорить он не успел. Сначала я врезал кулаком ему в челюсть, а потом глухо, по-звериному завыл. И не от боли в разбитой руке…

– Сволочь! Сволочь инопланетная! Вы… гады… торговать! Катей! Ур-рою!

– Я, Витя, не инопланетная сволочь, – сказал Воронов, поднимаясь с земли и вытирая кровь ладонью, – я сволочь наша, русская… Я землянин. Просто я работаю на двух работах. В ГРУ Наркомата обороны СССР и в Службе коррекции. И это не шантаж, пойми… Просто руководство решило пойти тебе навстречу так далеко, как только можно. Если ты дашь согласие – Катя останется живой. А ее горящий самолет упадет на землю уже без пилота. В круговерти этой гигантской войны этот случай – пустяк, не стоит даже говорить. Но! Только Катя! Больше никто, сам понимаешь – мы не можем спасти всех погибших… Даже Службе это не по силам. Так как?

– Пить будешь?

– Буду…

Мы выпили еще. Я сидел и молчал, уставившись глазами в темный угол палатки. Там, на фоне черноты, проявлялись лица погибших друзей… Сколько же вас, ребята! Катя… Что мне делать, Катя? Что ему ответить? Какой выбор я должен сделать? Кто мне подскажет? Никто… Я должен решить это сам.