Александр Баренберг - Все нормально, падаю! Неравный бой

Кое-что я начал понимать после посещения последнего пункта программы – местной Академии. Это было исследовательское и учебное заведение в одном флаконе, оно готовило кадры по всем без исключения специальностям, требовавшим более чем месяца для обучения. Здесь же и конструировалась вся новая техника, ученые и инженеры Академии также присматривали за промышленными предприятиями, решая их технологические проблемы. Короче, почти как у «больших». Только поскромнее объемом – всего-то три с небольшим сотни человек, включая студентов. Почти вся интеллектуальная элита здешнего рейха. Даже небольшое – человек на тридцать, гуманитарное отделение имелось. Историки типа…

Фундаментальной наукой здесь почти не занимались, то ли по наследству к критическому отношению Гитлера к «еврейской» физике, то ли просто по недостатку специалистов, а основной упор делался на прикладные исследования. Президент Академии Курт Хоффнер, к которому меня привел майор, после приветствий сразу стал настойчиво интересоваться, не прибыли ли вместе со мной книги или другие материалы научно-технического характера. И я сразу вспомнил два стеллажа в магазине хозтоваров с какими-то книжками и кучей дисков ДВД с образовательно-обучающими программами и справочниками по всякой фигне. То есть для меня фигне, а для выжидательно рассматривающего меня Курта, вполне возможно, кладезем бесценной информации. Я-то даже впопыхах почти не обратил на стеллажи никакого внимания, а это, возможно, мой главный козырь – с компьютерными программами они-то обращаться не умеют, значит – без меня не обойдутся… СТОП!!! О чем это я? Неужели уже внутренне согласился сотрудничать с этими?..

– Извините, господин Хоффнер, не припомню, было ли там что-то подобное. – Я через силу заставил себя изобразить улыбку.

Уже стемнело, когда, полный впечатлений, я вернулся в свой номер-камеру…

Снова в нижнем иллюминаторе проплывают бесконечные лесные пейзажи, набившие уже оскомину своей однообразностью за двое суток полета. Опять я сижу все в той же кабине все того же патрульного дирижабля «Орел». Только на этот раз не прикованный цепью к шпангоуту и на полу, вместо тоненькой грязной циновки – собственный спальный мешок с заботливо подстеленным под него хозяевами воздушного корабля толстым одеялом. Майор Фогель подсуетился! Он тоже тут как тут, просто неразлучный друг, блин!

Отдельная каюта на борту воздушного корабля имеется только у меня, майора и капитана этой посудины. Остальные ютятся в двух кубриках: поменьше – для экипажа дирижабля и побольше – для головорезов Фогеля, размещающихся там вместе со всей своей амуницией. Чтобы сразу в бой, значит, если труба позовет… Изредка случающихся на борту патрульной машины пленных (не настолько ценных, как я, разумеется) складируют штабелями в грузовом отсеке – другого места нет. Лучше всего из экипажа, не считая офицеров – сменных пилотов, штурманов и бортинженера, устроены два радиста – спят по очереди в крохотной радиорубке прямо на крышках массивных ящиков с запасными лампами и прочими радиодеталями, расстелив поверх спальник. Несколько хуже повару – пахать, чтобы накормить такую ораву, приходится целый день. Правда, ему помогают сменившиеся с поста стрелки – на дирижабле имеется четыре поворотные огневые точки, торчащие со всех сторон гофрированной гондолы. Сидящие в них бойцы могут вести огонь из шрапнельной пушки с ручным заряжанием или при необходимости просто из карабина. Производство пулеметов в рейхе так и не наладили, а имевшиеся уже пришли в негодность. Впрочем, шрапнель против летающих ящеров, по отзыву одного немолодого стрелка, с которым довелось перекинуться парой слов за обедом, гораздо эффективнее пулемета. Если умеешь целиться, естественно.

Следующей по внутриэкипажной табели о рангах следовала категория бортмехаников, которым приходилось постоянно лазить во все уголки дирижабля и даже по его внешней поверхности, ремонтируя регулярно приходящее в неисправность оборудование и латая нередко рвущуюся, хоть и двухслойную – для лучшей термоизоляции, оболочку баллона. И, наконец, самой тяжелой являлась жизнь обитателей машинного отсека, а попросту – кочегаров, по двенадцать часов в день набивающих топливом ненасытную топку парового котла, стравливающего в ответ через клапана горячий пар.

Так что у меня жилищные условия во время полета еще были на высоте. Все-таки не прогулочная машина, а боевой корабль. Внутренности которого, пользуясь почти полной свободой передвижения (только один из «орлов» майора постоянно маячил у меня за спиной, куда бы я ни направился), изучил уже во всех деталях, безвозбранно гуляя по его помещениям во время бесконечного перелета. Вроде бы борясь со скукой. По крайней мере, я усиленно старался произвести именно такое впечатление. За бортом особо рассматривать нечего, а Фогель от бесед просто так, не по делу, категорически уклонялся, всячески демонстрируя, что общается со мной исключительно ввиду приказа сверху. Так что видимость скуки даже и не пришлось практически создавать. Я шлялся по кораблю, приставал к членам экипажа с дурацкими вопросами, получал не менее дурацкие ответы, с нарочитой медлительностью осматривал пышущий жаром машинный отсек, с тайным удовлетворением слушая доносившийся сзади ругательный шепоток вынужденного торчать рядом со мной охранника, а сам в то же время напряженно размышлял о своих последующих действиях. Шли уже третьи сутки, как мы покинули Метрополию, и время действовать неумолимо приближалось. А я еще даже и близко не знал как. Хорошо хоть, что сомнения в необходимости действовать полностью отпали…