Андрей Дай - Поводырь

Одиннадцатого апреля, в православный праздник Входа Господня в Иерусалим, оно же – Вербное воскресенье, в бывшем особняке Горохова провел губернаторский бал. Ничего особенно интересного. Толпа наряженных господ и их спутниц. Обилие драгоценностей, возвышенных, но отчего-то кажущихся пошлыми речей, дорогих вин и закусок. Необходимое для меня как нового губернатора мероприятие обошлось в полторы тысячи рублей. И если бы не навязчивая баронесса Франк – супруга томского полицмейстера, сначала чуть ли не требовавшая немедленно снять все обвинения с ее брата Караваева, а потом принявшаяся сватать мне девиц на выданье, – посчитал бы вечер удавшимся. А так остался какой-то мерзкий привкус от этого «высшего света».

Ах да! Чуть не забыл. Я переехал. Дома внаем, несмотря на все старания мещанина Акулова, я так и не нашел. Переехал в другую гостиницу. В «Сибирское подворье» на Миллионной.

Конечно, немного дальше от присутствия, чем Гостиный двор, зато гораздо престижнее, и Общественный Сибирский банк прямо через улицу. Старому прибалту, развернувшемуся не на шутку в почти пустынной финансовой системе города, стало гораздо удобнее. Нужно сказать, Гинтар уже на третьи сутки пребывания в Томске обзавелся арендованным у какой-то вдовы небольшим флигельком, где организовал прием жалоб от обиженных чиновниками людей.

Там же нашлась отдельная комнатка для Василины, задорно тратившей мои деньги на выписывание всей прессы, хоть с какой-нибудь периодичностью издававшейся в империи. Газеты с журналами начали доставлять, только когда с Томи сошел лед и открылось устойчивое паромное сообщение с левым берегом. Зато сразу много. Девушке пришлось воспользоваться моим предложением и привлечь к сортировке нескольких девочек из Мариинской гимназии.

У меня тоже появился стол, за которым мальчики из томской мужской гимназии могли делать домашнее задание, пока их услуги в качестве посыльных мне не требовались. Кстати сказать, за право оказаться в моей приемной среди пацанвы разгорелось настоящее соперничество. Хотя управление гимназии и проводило первоначальный отбор по установленным мной параметрам – дети должны были относиться к малоимущим семьям, быть физически здоровыми и демонстрировать устойчивое прилежание к наукам. Взамен мои бастроногие посыльные получали до полтины в полдня, помощь и консультации в учебе и право гордиться собой. Карбышевым были заказаны у гравера несколько специальных нагрудных знаков, удостоверяющих право пацанов передавать записки или вести от моего имени. Особо отличившимся позволялось этот знак носить не только в часы работы, а и дома и в гимназии.

Крестьянскому сыну Пашке Кокорину, добившемуся этого права первым из детей, знак вручали в столь торжественной обстановке и воспринято это было настолько серьезно, что даже мое сердце прожженного циника дрогнуло. Коротко стриженный, веснушчатый и курносый тринадцатилетний парнишка с торжественным лицом – как живое воплощение тех людей, земляков, ради которых, собственно, все мною и затевалось. Может быть, в тот миг впервые в жизни я взглянул в глаза народа не как статистических единиц, а как сообщества живых людей. Эта мысль так потрясла, что до конца дня дела валились из рук и ни о чем другом я даже думать не мог.

Кстати, Пашка оказался родным братом Михаила Кокорина, прославившегося год назад на весь Томск, убив забежавшего в город волка. Семейка, видно, та еще. Ничуть не сомневался, что еще не раз услышу эту фамилию.

Так вот. Все началось с бумажного водоворота, в котором «добрые» подчиненные пытались меня «утопить». Большую часть предложенных к рассмотрению дел я завизировал и передал в производство. А так как дел этих оказалось чрезвычайно много, пришлось коварным чиновничкам забыть о завершении рабочего дня в четыре часа. Начальник хозяйственного отделения, в мое время называемый завхозом, пришел даже просить как-то сократить нагрузку на писарей, «ибо свечи жгут без меры, окаянные». Отказал. За что боролись, на то и напоролись! А свечных заводиков в одном Томске уже больше десятка.

В одной из сводок, касающихся объема товарооборота Иркутского тракта, обратил внимание на упоминание некоего тюменского купца Юзефа Адамовского, обладающего государственной привилегией на пароходное сообщение по рекам Кеть и Чулым. Оба водных пути вели в Енисейскую губернию, правда, до Красноярска не доходили. Заинтересовался. Первая ветка железной дороги, по моему замыслу, должна была связать Томск со столицей соседнего региона, а оказывается, нашелся уже человек, занявшийся развитием этого транспортного маршрута. Причем по рекам.