Виктор Побережных - «Попаданец» специального назначения. Наш человек в НКВД

– Можете войти, товарищ майор. Товарищ Мехлис ждет вас.

А кабинет Льва Захаровича меня поразил! Я ожидал увидеть что-то монументально-огромное, а оказалось… Кабинет был ненамного больше приемной, большую его часть занимал т-образный стол, покрытый вездесущим зеленым сукном, с приставленными к нему стульями, на котором стояло два подноса с графинами, наполненными водой и стаканами. Вдоль одной из стен стояло несколько книжных шкафов, у окна, ближе к главной части стола, стояли небольшой диван и здоровенный сейф. На рабочей части стола стояли три телефона, большой канцелярский набор из черного мрамора и красивая настольная лампа с зеленым абажуром, украшенным золотой тесьмой.

Лев Захарович встретил меня почти у самых дверей. С добродушной улыбкой пожал руку и предложил устраиваться поближе и поудобней. Сев на свое место он вызвал секретаря и попросил принести нам чаю, добавив, что с чайком разговаривается гораздо лучше, чем без него. Что удивительно, секретарь вернулся уже через пару минут. Он поставил передо мной поднос, на котором были два белых, фарфоровых чайника с кипятком и заваркой, два стакана в красивых серебряных подстаканниках с серебряными же ложечками внутри, две вазочки – одна с печеньем, а другая с каким-то вареньем.

– Не стесняйся, Андрей, наливай чай. Не в первый же раз чаевничаем, – Мехлис усмехнулся. – На юге, помнится, ты посмелее был. Неужто так изменился?

– Да нет, Лев Захарович, – я пожал плечами. – Просто…

– Ладно, ладно… Понимаю. Думаешь все люди меняются, и мало ли как я себя поведу? – Мехлис усмехнулся. – К людям, которым я верю, я отношусь всегда одинаково. А ты не давал повода переменить мнение о тебе. Так что, все по-прежнему, Андрей.

Пока пили чай и разговаривали обо всякой ерунде, я расслабился и почувствовал себя так, как будто снова мы на Украине сидим за вечерним чаем и ведем неспешную беседу о будущем и прошлом. Видимо, Лев Захарович своей встречей и добивался от меня такого состояния, потому что отставил стакан в сторону и, пристально посмотрев на меня, спросил:

– Скажи мне одну вещь. Как ты относишься к политработникам вообще и армейским в частности? Ты же сталкивался и с теми и с теми.

Поняв, что начинается серьезный разговор, я отставил стакан и вздохнул. По старой памяти я знал, что Мехлис любит, когда ему говоришь правду, то, что ты действительно думаешь, а не то, предпочитают услышать многие начальники. Ну что же, будем говорить правду!

– Плохо, Лев Захарович. Я же уже говорил вам об этом.

– Говорил, Андрей. И даже писал об этом, – Мехлис покосился на папку, лежащую слева от него. – И за прошедшее время твое мнение не изменилось?

– Нет. Только укрепилось, – я посмотрел в глаза Льва Захаровича. Как ни странно, но он отнесся к моим словам внешне спокойно, как будто они не стали для него неожиданностью. Немного помолчав, Мехлис открыл папку и взял в руки стопку листов.

– Вот интересно, Андрей. И во время наших бесед, и в беседах с медиками ты постоянно твердишь о разложении партии. Причем утверждаешь, что происходить это начало чуть ли не с момента победы нашей Революции, а окончательно угробили ее и Страну уже в конце восьмидесятых годов. Правильно? – Дождавшись моего кивка, он продолжил: – При этом ты приводил множество примеров, причем многие из них по этой жизни. Скажи, пожалуйста, неужели за прожитые здесь почти три года ты действительно только утвердился в своем мнении? То есть ты не веришь, что несмотря на всю информацию, полученную от тебя и других людей, мы сможем избежать того, что произошло в твоем мире?

– Надеюсь на это, Лев Захарович. А вот верить… нет, не верю! Потому что не вижу особых изменений. Нет, политика Партии изменилась, и очень сильно! Но вместе с этим многое осталось так, как раньше. Партбилет в первую очередь дает возможность влезть повыше, продвинуться не достойнейшим, а, скорее, хитрейшим, изворотливым. Вот в этом ничего не поменялось. Во всяком случае мне кажется, что именно так все и обстоит.

– То есть, как ты там говорил? – Мехлис просмотрел листы и остановился на одном: – Партбилет превращается в своеобразную индульгенцию?

– Что-то вроде этого, – я кивнул. – Причем начинается это еще с пионеров, продолжается в комсомольской организации, а окончательно утверждается именно в партии.

Мы еще с полчаса спорили с Мехлисом на эту тему, когда зазвонил один из телефонов.

– Да? Конечно, конечно пусть входит! – Мехлис положил трубку и почему-то усмехнулся, глядя на меня. Я обернулся на открывшуюся дверь и увидел улыбающегося Меркулова, входящего в кабинет.