Евгений Щепетнов - Слава. Возрождение

Слава отвернулся от Леры и зашагал в глубь Шаргиона. Он не знал, сможет ли проникнуть в рубку, но другого ничего не оставалось.

Лера пыталась что-то сказать вслед, но, видя, что он не слушает, обиженно отвернулась и пошла к выходу. Через несколько шагов она остановилась, повернулась и пошла к обломкам звездолетов на площадке космопорта.

Это уже была Хагра, все-таки упросившая Леру посмотреть и пощупать диковинные штуки. Она долго бродила, трогала незнакомые предметы, пыталась влезть в искореженные флаеры, но потом ей это надоело, и она отправилась заниматься хозяйством. Все эти железки, конечно, хороши, но есть-пить нужно, крышу над головой соорудить нужно, так что прощайте, демонские штучки, здравствуй, палатка и очаг.

Всю дорогу до пещер Хагра бежала – ей нужно было восстанавливать былую форму: мало ли какие приключения впереди. Ей не хотелось быть обузой для Славы, впрочем, как и Лере.

Тоннели… тоннели… тоннели… Раньше Слава добирался до рубки за минуты, если не считать первого раза, когда он шел, перешагивая через трупы исследователей корабля. Теперь же едва продвигался, натыкаясь на запертые мембраны. Его спасала огромная сила – упираясь в мембраны, он умудрялся слегка раздвинуть пластины, а просунув в образовавшиеся щели пальцы, раздвигал дыру до тех пор, пока туда не пролезало его туловище. Это было тяжело, муторно, но другого пути нет. Хорошо, что перед выходом он догадался и как следует поел, заглатывая куски мяса почти не жуя. Кроме того, Слава взял с собой приличный по объему вещмешок со всем, что нужно для поддержания сил хотя бы на день или скорее на ночь, ведь снаружи подкрадывался вечер.

Путь к рубке занял не менее семи часов, так Слава определил для себя. Два раза он присаживался, гасил голод копченым мясом и лепешками, запивая их водой из фляги – он взял несколько фляг. Если без еды Слава мог продержаться долго, то без питья…

Войдя в рубку, облегченно вздохнул: все как прежде – кресло с углублениями для ладоней, погасшие старинные экраны… вот только воздух, пожалуй, был гораздо менее пригодным для дыхания, чем тогда, в первый раз, когда он сел в это странное кресло.

Слава отнес вещмешок на возвышение к экранам, положил его на пол, и пошел к креслу. Остановился. Подумал и захватил мешок с собой – вдруг у него не будет возможности встать из кресла, надо положить воду и мясо поближе, чтобы дотянуться.

Он уселся в кресло, положил руки в углубления и замер, отключив все мысли, все желания, кроме одного – установить контакт. Тишина… мертвая тишина. Ни отклика, ни сигнала, ничего. Он долго сидел в кресле, пытаясь нащупать связь, но не получалось. Прошло часа два, не меньше, когда Слава устало сошел с кресла и, подняв мешок с едой, пошел к возвышению возле экранов. Там он сел, нехотя пожевал свою нехитрую снедь, допил половинку фляги и бросил ее на пол. Потом лег, подложив мешок под голову, и замер.

Что делать? Ну что, что делать? От отчаяния у него перехватило горло, и он выругал себя самыми грязными словами, которые знал, за то, что уничтожил величайшее достижение цивилизации – живой корабль! И не просто живой корабль, а доверившийся ему, как будто он убил своего верного пса, ожидающего от хозяина только добра, только радости… а он ему ножом по горлу.

От этих мыслей просто подкатывали слезы, и Слава чуть не завыл в голос, приговаривая вслух:

– Дурак! Дурак! Дурак!

Потом успокоился и уснул – видимо, подействовала сегодняшняя усталость.

Ему снились сны, они были тревожными, почти кошмарами: он горел, ему было больно, страшно, и его Посланник повел себя странно, не заботясь о его благополучии, а, наоборот, как будто стараясь его уничтожить. Ему было больно и горько, и, чтобы забыться, он уснул…

Слава проснулся, глотая воздух, грудь его ходила ходуном, а на теле выступил холодный пот. Каким-то чудом во сне он соединился с Шаргионом и видел его сны! Тот спал или находился в состоянии, среднем между комой и сном. Но он был жив, и Славу в самую глубину сердца поразили его мысли о Посланнике-предателе, пославшем его на смерть. Эти мысли были сродни мыслям ребенка: ведь тот не понимает, что родители ведут его на укол к докторам для того, чтобы он был веселым и здоровым, а не для того, чтобы причинить боль. А ведь Шаргион на самом деле в некотором роде находился на социальном уровне развития маленького ребенка или очень развитого животного, а никак не на уровне человека, которому можно объяснить политическое устройство цивилизации или рассказать, почему нужно было прорываться через ряды линкоров, сжигая свою кожу.