Вадим Полищук - Боевой расчет «попаданца»

Полковник хлопнул ладонью по столу, аж чернильница подпрыгнула. Затем вытащил из папки листок бумаги и театральным жестом бросил его на стол.

— А вот колхозник, у которого вы на эти часы выменяли две буханки хлеба и шмат сала, хорошо вас запомнил. «Около сорока лет, высокий, здоровый такой, с большой лысиной, винтовка у него была самозарядная. Следовал он еще с двумя красноармейцами на тракторе с кузовом. К трактору была прицеплена закрытая брезентом пушка на четырех колесах. Еще помню, что тракториста они называли Петровичем…» А вот показания красноармейца Семяхина: «…во время ночевки в одной из деревень командир нашего расчета ушел вместе с хозяином дома. Вернулся он минут через десять с двумя буханками хлеба и куском сала. Этим мы и питались еще два дня…» Отрицать будешь?

Отрицать глупо, припер он меня, но признавать свою собственность тоже не хочется — до появления кварцевых часов еще лет тридцать. Пока я раздумываю, пауза затягивается.

— Между прочим, выпуск этой модели фирма начала только в две тысячи четвертом году.

Ну да, в две тысячи четвертом друзья на день рождения новую модель подарили. Мне бы за эту оговорку полковника ухватиться, но голова в этот момент была занята другим: признаваться или нет? Пока пялился на часы, отметил, что они стоят — батарейка закончилась, а ведь по моим прикидкам ее должно было хватить еще года на полтора. Везде кидают.

Полковник-майор решает меня дожать.

— А эта вещичка была зашита в вашем вещмешке.

На стол брякнулась желтая цепочка с крестиком.

— Хорошо спрятали, при беглом обыске и не найдешь. Ваша? Или тоже отрицать будете?

— Не буду, мои вещи.

— Значит, подтверждаете год рождения?

— Подтверждаю. Мой год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Полковник-майор что-то интенсивно строчил в бланке протокола.

— Как вы попали в сорок первый год и чем здесь занимались?

— Как попал, не знаю. А чем занимался? Карьеру, блин, делал. Вот уже до сержанта дошел.

— Тоже мне, карьеру сделал — сержант, — фыркнул полковник-майор, оторвавшись от своей писанины, — не то что до мамлея, до страшного сержанта и то не дотянул.

Как только он это сказал, у меня в голове словно выключатель щелкнул, и сразу стало все ясно и понятно, и арест мой странный, и этап, и обстановка местная, и оговорочка полковничья. Полсекунды я переваривал свое озарение, а потом откинулся на табурете, как в начальственном кресле, и нагло ухмыльнулся.

— От шпака слышу! Сам небось от армии по липовой справке откосил? Что у тебя там написано, энурез или плоскостопие? Или действительно к строевой не годен? И не хрен здесь ромбами своими липовыми светить!

Полковник приподнялся со стула, изумленно на меня глядя.

— Что-о?! Ты что, совсем ох-х…

Однако голос повышать я тоже умею.

— А может, ты вообще педик? У-у-у, пра-ативный…

Изумление сменилось яростью. Все, теперь шоу должно быть продолжено, отступать поздно — роль свою ромбоносец должен довести до конца. А я ему в этом помогу.

— Ну иди, иди ко мне пра-ативный, я тебя приласка-аю…

Голос погнусавее и жест обидный с отогнутым средним пальцем — последний тест. Поймет или нет? Понял! Какой, однако, горячий молодой человек попался! Разве вас, молодых, толерантности и политкорректности не учили? Конечно, я его специально провоцировал, но такой быстрой и бурной реакции, признаться, не ожидал. Спасло меня то, что мой табурет стоял довольно далеко от стола полковника-майора. Пока он летел ко мне, я успел подготовиться и встретить его прямым, точнее, прямыми, в челюсть. Почти попал, но набравший приличную скорость липовый энкавэдэшник долетел до цели и сбил меня с ног. Мы покатились к дальней стене. Когда дело дошло до борьбы в партере, преимущество в двадцать килограммов веса, опыт и лучшая техническая подготовка взяли верх над молодостью и яростным натиском. Секунд через двадцать я уже подмял полковника-майора под себя и вцепился обеими руками ему в горло. Занятие оказалось настолько увлекательным, что я едва услышал, как за моей спиной распахнулась дверь, и тут же потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то, не открывая глаз, попытался понять, где я нахожусь. Судя по всему, я лежу на кровати в своей импровизированной камере, обе руки наручниками пристегнуты к кровати, на затылке ощущается шишка, видимо, здоровенная. Сквозь чуть приоткрытые веки пробивался солнечный свет, долго же я провалялся без сознания. А в комнате есть кто-то еще помимо меня.