Андрей Дай - Орден для поводыря

Горница. Она же прихожая и гостиная. Стол с белой скатертью, комод, действительно заваленный образцами камней и серыми, неприглядного вида «колобками» чернозема. Очень много книг. Простенки между окнами, внушительный книжный шкаф, полки-полки-полки на каждом свободном месте стены. Расставленные в одному хозяину ведомом порядке книги. Большие и маленькие форматы – вперемежку. Сразу понятно – не для красоты, не для утверждения образованности владельца. Ими пользуются, читают. В некоторых торчат закладки – веточки, сухие листья, веревочки какие-то…

Чучел оказалось не так уж и много. У страха глаза велики – так, кажется, говорят? Тем более что крупных животных в этом «музее» и не представлено было. Горностай, ласка, соболь, хорь, лисица. Несколько разных сов. Пара хищных птиц, понятия не имею каких, – ястребов, что ли?

На подоконнике, в медном блюде – горка светло-серого крупнозернистого, похожего на соль порошка. Поверх – угловатый, с прямыми углами сколов пирит. Золотая обманка. Сколько пацанов, приняв камень за драгоценный самородок, хватали его потными руками? Пот и пирит – химический, долго не заживающий ожог – первый урок прикладной химии.

Попробовал «соль» на язык. Селитра! Непонятно, чего хотел добиться хозяин, соединив с ней золотистую обманку, – в химии я дуб дубом, – но оба вещества совсем не добрые.

Беленый монумент печи-голландки. Вдоль нее – проход в глубину усадьбы и лестница наверх. Идем с Артемкой дальше. Топаем громко. Вдруг Степан Иванович прилег отдохнуть? И где, спрашивается, слуги? Ни за что не поверю, что этакий домину возможно обиходить без прислуги.

Денщик осмелел, на меня глядя. Шашку свою рукой придерживает, чтобы о мебель не билась, но за рукоять не хватается. Стыдно, должно быть, стало пугаться, когда командир не боится. Шел следом, головой вертел. Только прикасаться к чужим и непонятным вещам все равно опасался.

В устроенную рядом с кухней лабораторию входить не стали. Заглянули с порога, убедились, что ни одной живой души там нет, и вернулись к лестнице.

На втором этаже наверняка располагались спальни, и я замер на минуту, размышляя, стоит ли туда соваться. Мало ли. Вдруг там найдется кровать, не убранная с ночи, или еще что-нибудь в этом роде. Не хотелось смущать хозяина…

На счастье, и не пришлось. Оглушительно, словно выстрел пушки, бабахнула входная дверь. Вздрогнули и задребезжали стекла в оконных рамах. В солнечных лучах взвились фонтанчики пыли из половиц. Артемка пискнул и в один миг оказался у меня за спиной. А я, к стыду своему, тоже несколько ошарашенный, схватился за ребристую рукоятку револьвера.

– Какое непотребство! – воскликнул седой, с совершенно горьковскими, густыми и обвислыми усами, весь какой-то выпуклый пожилой господин, останавливаясь у стола в гостиной. – Жандармы! Везде эти жандармы! Какое… Жандармы сыск учинят?! Им-то что проку в том сыске?! В кандалы заковать кого ни попадя или в солдаты забрить – это они могут. А сыск-то им на кой?!

– Гм… Простите великодушно, – прерывая продолжающийся с кем-то невидимым спор незнакомца, выговорил я. – Вы не Степаном ли Ивановичем Гуляевым будете?

– Ага-а-а! – жизнеутверждающе и отчего-то радостно вдруг воскликнул тот, разглядев нас с Артемкой. – А вот и вы! Споро вы… Я полагаю, господа… господин из жандармского корпуса по мою душу?

– Нет, Степан Иванович, – вынужден был огорчить я замечательного ученого и краеведа. – Но я тоже горю желанием встретиться с офицерами из Томской жандармерии.

Гуляев вскинул густые, богатые брови, как бы предлагая мне таки представиться.

– Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии, к вашим услугам. Простите за невольное вторжение…

– Ага! – снова обрадовался хозяин усадьбы. – Так даже лучше! Вы, значит, ваше превосходительство, также на судилище прибыли?

– Судилище?

– Ну как же, как же! Несчастных ссыльных во всех грехах тяжких обвинили. Мещан еще барнаульских, кто полякам жилье сдавал. И даже ребенка, сынишку малолетнего аптекарского губернского секретаря Колокольникова, под арест уволокли! Дескать, малец письмена шифрованные злодеям носил. Какая, право, глупость! Эдак каждого доктора, что рецепты на латыни в аптеку отписывает, можно в кутузку волочь! А Михайловского-то?! Замечательный же, гениальный, светлой души человек! И его туда же. И еще смеют мне утверждать, дескать, жандармы разберутся…

– Степан Иванович, – строго сказал я, догадавшись, что хозяин сейчас продолжит свой спор с неведомым собеседником, – прошу вас, успокойтесь. Давайте вот сядем и вы мне все подробно расскажете. Особенно то, что касается Дионисия Михайловича.