Андрей Дай - Орден для поводыря

Все. Я был готов к неприятностям. Почему-то так мне и подумалось: раз староста побоялся прийти один, значит, будут отказываться от моих предложений. И мне не останется ничего иного, как бросить их тут на произвол судьбы. Не кормить же мне их бесплатно по гроб жизни! Поди, догадаются разбежаться по более благополучным местам.

Аккуратно – это уже Герина немецкая педантичность виновата – сложил письма по разным кармашкам сумки. Одни для моего личного архива, другие в канцелярию губернского правления.

Проверил, как сидят пеньки капсюлей на шпыньках запальных камор. Мало ли. Что-то часто в меня стали стрелять, прямо обидно. И ведь, что характерно, я-то сам уже с месяц не то что никого не убил, а даже не выпалил ни в кого! Но нет, так и норовят моей слабостью воспользоваться…

Из лагеря тянуло вкусным запахом ненавистной походной каши. В животе забурчало. Эх, упругих пельмешков бы с маслицем и перцем. Ножку куриную с золотистой поджаренной корочкой. Щей горяченьких со сметаной. И булочек. Маленьких, кругленьких, пухленьких, посыпанных сахарной пудрой и корицей…

Зря подумал. Там люди ждали, а у меня тут слюней полон рот. Кое-как справился, проглотил. Не плеваться же. Это святое. От мыслей благостных, а не от отвращения. Такое на землю выхаркивать – грех.

– Ну? – полуобернулся я к мужикам, передавая ношу Артемке. Не хотелось размусоливать. Нет так нет. Да так да. Бегом собираться. Время не ждет.

– Брагодарствие мы, вашество, от общества томского принесли, – поклонился Селиван. Остальные чуть отстали, но зато склонились гораздо глубже. – Благослови тебя Господь, барин, за то, что дозволил самим решить, как нам дальше жить-поживать.

Опа-на! Это они за право выбора, что ли, благодарят?! За неотъемлемое право каждого свободного человека?

– Вы свободные люди, и не мне вас принуждать, – внутри себя тихонько хихикая, строго сказал я. – Будет воля помереть тут всем с голодухи, я препятствовать не в силах.

– Так и общество наше порешило, – кивнул староста. – Грех это – самим себя голодом морить, когда барин иное сулит. Потому согласные мы. Только опасаемся в осень глядючи с мест баб с ребятишками срывать. Дозволь их тута покаместь оставить. А мы артельно где укажешь, там и работу работать станем.

А я что? Мне же и забот меньше. Припасов, что я из Тугальского привез, им до весны точно хватит. Летом и переедут. Все равно в Бийск баржи со ссыльными пойдут. Вот обратно все оставшееся население Томского и вывезут…

Ночью прошел первый осенний дождь. Холодный, с сильным пронзительным ветром, он легко трепал плохо закрепленные крылья палаток, пробирался внутрь и выдувал из-под одеял остатки тепла.

Весьма непросто спать, когда все тело дрожит от озноба. Не было бы этой мерзкой, падающей с неба воды, казаки развели бы костры. Как это замечательно, когда сухо и хотя бы один бок пригревает веселое пламя…

Но лило так сильно, что посылать кого-то в это мокрое безумие показалось преступлением против человечности. Пришлось напяливать на себя по три комплекта одежды, укрываться поверх одеяла еще и толстой попоной, сворачиваться в позу эмбриона и пытаться унять дрожь.

Утром любопытное, выглядывающее в разрывы облаков солнце быстро подсушило траву и ткань палаток. Перекусили холодной, оставленной с ужина пищей, собрали лагерь и тронулись в путь. Пятидневное стояние на Томь-Чумыше благополучно завершилось.

Заводские мужички все-таки сумели найти пять штук подвод, на которые сложили инструменты и личные вещи. Лошадки, запряженные в телеги, не были, конечно, победителями скачек в Дерби, но и не показались мне заморенными клячами. Обычные такие коняги, в меру упитанные, слегка лохматые, выносливые. Во всяком случае, наш сильно разросшийся караван не сильно задерживали.

Шестьдесят верст до Кузнецка – невелика даль. Я всерьез полагал, что к вечеру седьмого сентября или в крайнем случае до обеда восьмого, в день Рождества Пресвятой Богородицы, мы должны войти в столицу округа.

Селиван остался в селе. Кто-то же должен был присмотреть за остающимися на всю зиму без кормильцев семьями. Ну и приготовить массовый весенний исход на север. За Томское я не переживал. Во-первых, мы со старостой подписали договор. Я, как Герман Густавович Лерхе, частное лицо, обязался предоставлять артели работу с определенным жалованьем каждому, в зависимости от навыков и опыта, и не более чем двенадцатичасовым рабочим днем. А также обязан снабдить артельщиков и их семьи жильем. Они должны были работать там, где я скажу, и в течение пяти лет полностью погасить задолженности, состоящие из двух с половиной тысяч, истраченных на продовольствие, а также все расходы по их доставке к месту работы.