Андрей Валентинов - Нуар

– Зачем? На билет до Браззавиля?

– До Браззавиля? – Даниэль оживился, потер руки. – Кстати, очень хорошая мысль. Да! До Браззавиля. Рейсовый самолет будет как раз завтра.

Ричард Грай отложил газету, неспешно встал.

– Значит, все так плохо?

Комиссар скривился, словно укусил неспелый лимон.

– Плохо? Как тебе сказать, Рич… Этот русский – сумасшедший, он совершенно не понимает, что такое дипломатия. Да-да! Мы – суверенная держава, в конце концов!..

Бывший штабс-капитан, он же фашистский наймит, не стал спорить о суверенитете кучи обломков, которая осталась от Франции. Если бы в Касабланке стояли не американцы, а соотечественники, сюда пожаловал бы не «баритон», а самый ординарный вологодский конвой. Но и майора прислали не напрасно. Прюдом со страху даже деньги предложил.

– Полицейский должен быть глуповат, Рич. Иначе нельзя, карьеры не сделаешь, – Даниэль, вновь поморщившись, покосился на портрет носатого генерала. – Но иногда приходится умнеть, даже в ущерб службе. В Алжире и Марокко сейчас полно русских, среди них несколько бывших царских генералов, есть даже какой-то министр. А Москва желает получить именно тебя, причем немедленно. Да! Не спрашиваю, чем ты им так насолил, это, в конце концов, не мое дело… Но этот русский майор легко добьется приказа о твоем задержании. Да-да! Мне просто позвонят из Касабланки, понимаешь?

Ричард Грай молча кивнул.

– За тебя, конечно, заступятся. Да! Хотя бы генерал Жиро, ты же был его специальным представителем. Но у этого русского есть какие-то бумаги. Документы, понимаешь, Рич?

Прюдом подошел ближе, взглянул прямо в лицо.

– В 1941 году ты уезжал из Эль-Джадиры несколько раз. На короткое время, это правда. Да! Но на бланках пограничного контроля – не твоя подпись. Сейчас это никому не интересно. Пока! Да, эти бланки могут, конечно, потеряться. Я даже уверен, что они потеряются, мы же друзья, Рич! Да-да-да! Но есть и другое. Ты встречался с немецким атташе в Касабланке, причем достаточно регулярно. И это тоже не все…

Бывший штабс-капитан покачал головой:

– Не надо умнеть, дружище Даниэль, это и в самом деле вредит карьере. Ты прав, положение не слишком веселое. Когда здесь лежал труп твоего шефа, нас было четверо – живых. Осталось лишь двое, и одному грозит нешуточная опасность. Знаешь, мне за него даже страшно. И самое интересное, этот человек – не я.

Протянул руку, коснулся пальцем бронзовой медали на парадном мундире.

– Не говори потом, что тебя не предупреждали, Даниэль. Да, ты, надеюсь, не забыл? Виза и разрешение на оружие. С франком, так и быть, немного обожду.

По пустой набережной дул ледяной ветер. Не знакомый харматан, а западный, гость из близкого океана. Плащ не спасал, влажный холод впился в лицо, в пальцы, в губы, мешая говорить и дышать. Ветер срывал пену с невысоких волн, обрушивался брызгами на мокрый камень, завывал, свистел…

Ричард Грай, промокнув платком мокрый лоб, поглядел на неспокойное море. Это еще не буря, к концу февраля загудит по-настоящему, от всей души. Тогда по набережной будет не пройти, мигом смоет, утащит в пучину. И – ни дна ни покрышки.

Буря еще впереди…

Возле старой мавританской пушки – памятника давно забытого сражения, было пусто и темно. Слева – горка чугунных ядер, покосившаяся табличка, опрокинутая ветром урна. Справа… Справа – фонарь, рядом же с фонарем… Вспомнилась немудреная песенка, которую сейчас пела вся Европа, от Бискайского залива до линии русских траншей. «Возле казармы, в свете фонаря…» В ином мире, в иной своей жизни, он, носивший совсем другое имя, не мог понять, почему «Лили Марлен» так и осталась для его соотечественников вражеской песней. Девушка, ждущая солдата с фронта, вошла в душу и немцев, и англичан, и французов, и залетных янки. «Обе наши тени слились тогда в одну, обнявшись, мы застыли у любви в плену…» Русские не услышали, для них Лили Марлен – презренная фашистская подстилка.

«Фонарь во мраке ночи у ворот горит. Твои шаги он знает, а я уже забыт…»

Женщина в модном американском плаще неуверенно повернула голову, немного подождала, словно боясь покинуть неровный круг желтого огня. Затем все-таки решилась и сделала первый шаг.

Он улыбнулся и пошел навстречу.

Знакомый силуэт, плащ, берет, сдвинутый на ухо… Лицо… Грубо лепленное, широкий лоб, чуть тяжеловатый «греческий» нос.

Губы, уже не бесцветные, а привычные, в яркой помаде.

Глаза…

– Добрый вечер, Мод! Я, кажется, говорил вам, что вы – очень красивая?