Владимир Васильев - Оккупанты (сборник)

– Кто вякнет, – еле слышно предупредил Жвал, – лично придушу и в реактор спущу!

В его голосе было столько угрозы и первобытной ненависти, что Русика передернуло.

Ответить Жвалу не решился никто. Очень скоро Русик перестал слышать даже дыхание товарищей и чувствовал их присутствие только по теплу справа и слева, потому что лежали вплотную, как патроны в обойме.

«А лавсанол-то остался в кустах, у самого края», – запоздало сообразил Русик, а еще секундой позже понял, что последняя его надежда на спасение истаивает без следа.

Повязали их минут через десять, без особых ухищрений, скучно и буднично. Шибанули паралитиком прямо под замаскированный навес, разметали покрытие и жерди и вынули из канавы по одному, снулых и беспомощных, как новорожденных котят. Правда, в отличие от котят, обездвиженные партизаны все слышали, кое-что видели и в полной мере сознавали, что с ними происходит. Но это этого было только хуже.

Еще минут через десять все трое оказались в грузовом отсеке магнитоплана – Русик даже успел заметить, что пол там застелен хорошо знакомым лавсанолом, без сомнений, прихваченным киберами из лесополосы.

Чужие никогда не оставляли техногенный хлам на природе, да и добром разбрасываться было не в их правилах, тем более что партизаны пользовались не абстрактным лавсанолом, а трофейным, пару месяцев назад добытым в ночным налете.

На магнитоплане до города было рукой подать, и уже через четверть часа их, а заодно и троицу из авангарда, привезенную вторым магнитопланом, перегрузили на тележки наподобие больничных и куда-то повезли.

Вскоре Русик убедился, что хотя при новом режиме ничего похожего на полицию и не существовало, зато существовало нечто очень похожее на тюрьму.

Насколько мог судить изо всех сил скашивающий глаза Русик, всех поместили в отдельные камеры.

На нарах пришлось валяться часа два, прежде чем к телу начала возвращаться чувствительность. Сесть Русик смог на исходе третьего часа. Тело плохо слушалось и гнулось, но не это сейчас занимало Русика больше всего.

Он изо всех сил пытался поверить в то, что напуганное близкой смертью естество избрало в качестве спасительной соломинки. В качестве соломинки естество избрало достаточно незатейливую мысль: если не убили сразу – значит партизаны зачем-то нужны инопланетянами живыми.

Русик прекрасно помнил, как в самом начале вторжения киберы стирали с лица земли целые воинские части. Не повернув голову-кочан и чувств никаких не изведав. Или как крейсеры чужих обращали в мешанину земли, камня и железа позиции доблестных коммандос, до атаки выглядевшие действительно неприступными.

Инопланетяне были пугающе рациональны и никогда, никогда не оставляли в живых тех, кого начинали уничтожать. А тех немногих, кто был им зачем-то нужен (находились и такие), они просто приходили и захватывали в плен, даже не пытаясь работать на поражение.

Но, с другой стороны, всех, кто тогда имел смелость оказать сопротивление, чужие уничтожали быстро и безжалостно. Действия же партизан ничем иным, кроме как сопротивлением, названы быть не могли. Неужели за годы оккупации настроения чужих изменились? Или изменились их цели и методы достижения оных?

Всплывала еще мысль, что инопланетяне могут устроить публичную казнь, в устрашение и назидание, дабы остальным землянам неповадно было партизанить. Но Русик старался гнать эту мысль прочь.

Припертому к стене разуму легко обмануться, особенно если он сам этого страстно желает. А умирать, наоборот, не желает – жить хотелось безумно и трепетно, хотя внутри зрели противный холод и гулкая пустота.

Дверь отворилась часу примерно на седьмом-восьмом – Русик потерял чувство времени и точнее сказать не мог. На пороге возникли два амбала, очень похожие на еженедельных гостей из службы охраны порядка.

Русику заломили руки за спину и повели к выходу. Один из амбалов хмуро процедил сквозь зубы:

– Допрыгался, гаденыш?

В принципе, Русик мог бы и возразить – мол, кто больше гаденыш, партизан или прихвостень оккупантов? Однако решил, что благоразумнее будет промолчать. А тут еще второй амбал столь же хмуро посоветовал коллеге заткнуться. В общем, шли молча. Русик изо всех сил надеялся, что не на казнь, а для начала на допрос.

Надежды, к счастью, оправдались.

Русика привели в круглую (точнее – цилиндрическую) комнату без окон. По центру ее из пола, словно гриб, рос низкий табурет. Ближе к краю рос гриб побольше – стол, у которого дожидался инопланетянин в белоснежных, как магнитоплан, одеждах. Кресло его росло не из пола, а, вроде бы, из стены.