Сергей Волков - Ренегаты

Наконец овальная, украшенная заклепками дверь броневагона, находящаяся на высоте человеческого роста, распахивается. На пороге монументально застывает кондуктор в железнодорожной форменке. Это молодой парень с несколько оплывшим лицом и щегольскими усиками над оттопыренной верхней губой. Он разглядывает нас, словно исследователь – колонию простейших в чашке Петри, потом лениво цедит:

– Одиннадцать мест до Марине.

Хеленгарцы взволнованно гомонят – их десять человек да нас двое.

– Уважаемый, – Костыль смотрит на кондуктора снизу вверх, – возьми всех. Я заплачу.

– Не положено, – качает головой парень.

Хеленгарцы разражаются криками. Я плохо понимаю их каркающее наречие, хотя оно и похоже на клондальский. Кажется, речь идет о том, чтобы мы подчинились демократическому правилу «кого больше – тот и прав» и остались, уступив им место.

– Хрен вам! – веско сообщает хеленгарцам Костыль. Это, разумеется, мой вольный перевод на русский, дословно он сказал что-то вроде: «Тот, кто слишком широко открывает рот, может вывихнуть челюсть».

Кондуктор хмыкает, подмигивает Костылю:

– Однако, умеешь. Ладно, посажу одного на грузовое место, инструкция это допускает. Лезьте.

– Демократия – великая штука, – сообщает без тени улыбки Костыль хеленгарцам.

Кондуктор ногой спихивает железную лестницу со скобами. Я облегченно выдыхаю – часто паровозники используют веревочные лесенки, а у меня с ними напряженные отношения – я все время промахиваюсь ногами мимо выбленок.

В вагоне кондуктор берет с нас плату, кивает на оружие.

– В ящик!

Безропотно убираем стволы – закон суров, но дура лекс.

– Это тоже. – Он указывает на контейнер.

– Не имеем права, – говорит Костыль. – Это ручная кладь. Мы – курьеры.

– В ящик, – настаивает кондуктор.

– Там печать Соляной, – вмешиваюсь я в разговор. – Все уже проверено. У нас тоже инструкция.

– Ладно, – соглашается кондуктор. – Но пишите расписку, что вся ответственность на вас.

В этом – вся суть паровозников. Они обязательно подстрахуются, обезопасят себя, подстелют соломки и переведут стрелки, чтобы в случае чего получить с вас компенсацию. Поэтому скорее всего и процветают.

С контрабандистами у них вроде бы официально дел нет, но на самом деле ведут железнодорожники себя как та девочка из стихотворения моего любимого Киплинга:

Вот так они и делают: «Я – не я, и лошадь не моя». За что и получают «куколку французскую небесной красоты», которая «в валансьенском чепчике». А погранцы остаются с носом.

Наконец все формальности улажены. Хеленгарцы, у которых нет ни оружия, ни особой поклажи, только тощие дорожные мешки, давно уже расселись по своим местам и дают храпака. Кондуктор высовывает через бойницу в запертой бронедвери шестик с желтым кружком на конце – знак того, что его вагон готов к отправлению.

Мы садимся на свои места в крохотной каморке с краю. Окон тут нет, вместо них – металлическая стенка с вентиляционными прорезями, за которой находится внешний коридор. Там располагаются дежурные стрелки из числа поездной бригады. Западный Сурган – неспокойное место, местные горцы имеют клондальские корни и уже много лет ведут ползучую партизанскую войну за отделение от Сургана и присоединение к метрополии. Нападения на поезда на этом маршруте случаются чаще, чем где-либо – ну, за исключением Аламеи, само собой. В общем, тут ухо нужно держать востро. Впрочем, в последние несколько лет сурганцы поприжали инсургентов, на железке стало потише, однако все равно до полного умиротворения этих земель еще далеко. «Трансвааль, страна моя, ты весь горишь в огне».

– Спать будем по очереди, – объявляет Костыль не терпящим возражений тоном. – Ты первый, я дежурю.

Со стороны паровоза раздается долгий гудок, вагон дергается и начинает набирать ход.

– На фига? – спрашиваю больше из упрямства, потому что уже привык – мой напарник все равно настоит на своем. – Мы же в поезде.

– Ты разве еще не понял? – Костыль смотрит на меня, как на приготовишку. – Ставки слишком высоки, так что возможны любые неожиданности. Все, спи, к обеду разбужу.