Роман Злотников - Кадры решают всё

То есть каждый из этих «булавочных уколов» почти не наносил никакого урона. Даже потери от минометного и пулеметного огня, как правило, ограничивались лишь ранеными. Но их было много. И они отбирали у немецкой военной машины наиболее в данный момент драгоценный ресурс – время.

Так что даже подготовленная немецкая оборона, лишенная авиационной и артиллеристской поддержки, своевременного подвоза боеприпасов и подхода резервов, начала потихоньку рассыпаться. Поэтому к исходу вторых суток наступления советские войска не только сумели взломать оборону противника на трех участках фронта, но и ввести в прорыв… ну, наверное, это можно назвать конно-механизированными группами. А как еще можно назвать соединение, состоящее как из танков, причем, преимущественно старых типов – Т-26, Т-38 и БТ (все, что смогли собрать, ибо вся новая техника шла прямиком под Москву, где двадцатого декабря также началось масштабное наступление), так и из пехотных частей, в принципе совершенно обычных, но… посаженных на сани. На санях же везли и средства усиления в виде пулеметов и минометов, и мины для инженерного оборудования позиций, и боезапас, и даже радиостанции, с помощью которых, сквозь треск и хрипы, наводили авиацию на застрявшие немецкие колонны.

Организацией подобного «застревания» также занимались и мои ребята (из числа тех, что не обороняли Лугу, а атаковали аэродромы, артиллерию и т. п.), предварительно обойдя немцев узкими лесными дорожками и заперев их, заняв какое-нибудь лесное или речное дефиле, которое по текущей погоде было ну никак не обойти. Ненадолго. На час, на два. Только чтобы успели подлететь самолеты и несколько раз проштурмовать скученные на дороге и вдоль нее немецкие войска. Потом эти группы бесследно исчезали, чтобы появиться через десяток километров в очередном дефиле. И снова исчезнуть после еще одного короткого боя. Так что немцы умело оборонялись, маневрируя, перебрасывая резервы, но при этом их потери, вследствие подобной тактики, резко возросли. И потому они начали откатываться назад, теряя людей, быстро умирающих на морозе даже от не слишком опасных в любых других условиях ран, бросая сломавшуюся и застрявшую технику, оружие, в котором намертво схватилась смесь нагара (после очередного боя некогда и негде было почистить оружие) и не приспособленной к подобным морозам смазки…

Эта охватившая почти пять тысяч квадратных километров сумбурная, кровавая, суматошная вакханалия, когда все наши и немецкие части оказались перемешаны так, что никто не мог сказать, кто кого окружил, кто кого взял в котел и куда надо отступать (или наступать), чтобы выйти к своим либо отрезать чужих, продолжалась более трех недель. И все эти три недели единственной неизменной реальностью, которая притягивала к себе силы обеих противоборствующих сторон, была Луга. Именно ее все это время немцы стремились взять – яростно, упорно, не считаясь с потерями, бросаясь в атаку снова и снова. И именно к ней все это время пытались пробиться наши. Так же яростно. Так же упорно. Так же не считаясь с потерями. Она стала мечтой, целью, фетишем!

И… Лугу мы не удержали. Ночью, седьмого января тысяча девятьсот сорок второго года около пятисот человек пошли на прорыв из города, в северном направлении и, спустя трое суток, пройдя по лесам и болотам около шестидесяти километров, вышли к устоявшейся линии фронта в районе села Чолово. Это было все, что осталось от гарнизона Луги, который, с учетом всех подкреплений, как переброшенных по воздуху по моему требованию, так и мобилизованных на месте, на пике своей численности превышал пять тысяч человек. Но… после окончания этой странной, фантасмагорической, проведенный скорее вопреки, чем согласно канонам современной военной науки операции – Ленинград оказался снова связан со страной аж тремя ветками железной дороги. А самый близкий к фронту участок наиболее приближенной к нему Октябрьской железной дороги располагался в тридцати четырех километрах от передовой. И кто после этого посмел бы утверждать, что это была не победа?..

– Подъезжаем, – негромко произнес Берия.

Я открыл глаза и посмотрел в окно.

Человек стоял у окна и смотрел на снег. Его трубка уже давно погасла, но он этого не замечал. Он не замечал ничего – ни деревьев за окном, ни заваленной снегом беседки, да что там говорить, он не замечал даже снега, укрывавшего все вокруг толстенным белым одеялом. Потому что он до сих пор переживал только что закончившийся разговор…