Михаил Ремер - Спасти Москву

Убегая от этих безнадежных бесед, Булыцкий все чаще стал, позабыв про занятия свои да дела уже все позабросив, выходить на опушку, подолгу глядя в сторону Белокаменной. Там и прибились к нему мальчишки с соседних дворов, и, чтобы использовать время не зря, старик начал обучать их грамоте да счету. А иногда и просто рассказывая сказки да небылицы, что довелось в свое время услыхать ему от прабабки да сохранить, не позабыв.

А новостей не было. По подсчетам Булыцкого, до нашествия оставалось недели три-четыре, не больше, а судя по всему, Москва продолжала жить в привычном для себя темпе, словно бы и не предупрежденная о надвигающейся беде.

– Рассуди, отче, – улучив момент, обратился пенсионер к старцу, – грусть-печаль душу изъела, что мочи нет боле ждать.

– Ты все про Тохтамыша?

– Да про него, окаянного!

– А тебе теперь печаль какая? – спокойно отвечал тот. – Ты же князя предупредил, самострелы вон какие сделал. Отчего же душа не на месте?

– Люд доносит, что и не готовится никто к нашествию, и ведать не ведает про беду грядущую. Вон как жили, так и живут. Князь так вообще вот-вот из Москвы уйдет, против соседей рать собирает.

– Так то воля Господня на все. Промысел Всевышнего простым смертным знать неведомо.

– Неведомо, да?! Ах как просто все у тебя: промысел Божий – кровь реками лить? Ну и быть тому! Промысел Божий в землю втоптать Москву молодую? Так простым смертным и горя нет! Что там кровь?! Что там земля молодая?! Да что там… Эх! – раздосадованно махнул рукой он.

– Вера христианская на терпении, любви, огне да крови росла. Те, у истоков кто был, и нам завещали терпеть. Оно тоже не у каждого духу хватало через муки пройти. Отрекались, бывало. А те, у истоков кто был, почти все смерть мученическую приняли. Кто знал, как оно там дальше выйдет? Да никто. Только и держала их что вера. Ради нее и шли на смерть верную.

– Так и что мне с моей верой делать?! Москву на поругание отдать? А кому легче от того будет?

– А во что веруешь-то?

– А то тебе неведомо? – оскалился в ответ Николай Сергеевич. – В то верую, что Тохтамыш уже вышел и что движется армия его на земли Московские и что пощады никому не будет, как только ворота распахнутся перед вероломным. В то, что плач по Московии пройдет и городам всем порушенным. В то, что сызнова выстраивать придется все! В то, что изменить все возможно, была бы воля на то княжья.

– Ну так и вера тебе твоя в помощь, чужеродец.

– Нет, старец! Нет! Не годится так! Мне с того утешение слабое: что я при вере остался своей, когда сечу великую татаре устроят.

– А ты неужто умнее всех себя возомнил? Умнее Бога? Или что промысел его ведать вдруг стал? Ну так поведай, а я послушаю. Или умнее князя, и что видишь больше отсюда, чем он из Белокаменной? Не Богом всемогущим себя сам поставил ли?

– А и так если, какая беда?

– Да и беда-то в том, что неисповедимы пути Господни, а тебе бы все по-своему учудить!

– Так и путь для каждого свой: твой – ждать смиренно, дабы потом пепелища отпевать! Мой – беду отвести, коль знаю я о ней. Да и потом, Господу, как видишь, угодно, чтобы я здесь оказался. Вот и думай теперь про пути Господни!

– Воля на все Господня, – просто отвечал тот.

– Просто все как у тебя, старец, – зло ответил пенсионер. – Воля Господня, и все списали! Всю Москву высекут, город сожгут, княжество разорят, а у тебя один ответ: воля Господня! А сколько потом ратников полягут, потому что тогда не отбились? Соседям, думаешь, не захочется хабар получить, а?! А у кого проще забрать?! А у битого! Вот и потекут войска со всех сторон!!!

А ты вот что скажи мне, отче: вот ударит Тохтамыш, и все произойдет так, как я рассказывал. Что тогда скажешь? Я тебе про промысел Господень рассказал все, да только ты, как Илия, укрыться решил. За словами своими, как во чреве чуда-юда. А какими молитвами отмаливать собираешься трусость свою, а?

– Полно тебе, чужеземец, – Сергий попытался остановить Булыцкого, да только тот уже не на шутку разошелся. Распаленный, растрепанный да с глазами горящими, он сейчас больше походил на лешего, стенкой идущего на стоящего в дверях гостя.

– Да в жизнь не замолишь, потому что трусость – самый страшный грех! Да потому, что знать будешь, что не Тохтамыш, но ты душ погубил столько!!!

– Сядь, чужеземец, – властно молвил Сергий, да так, что Булыцкий не рискнул ослушаться и тяжко приземлился на скамейку. – Или ты думаешь, князь вот так просто возьмет и поверит первому встречному? Ты думаешь, у него других бед нет, паче этой? Княжение не награда и не наказание, но труд тяжкий. А ты что сделал бы, приди к тебе чужак невесть откуда с небылицами? А как змея он подколодная; так это что же, каждому верить?