Дмитрий Полковников - Герой не нашего времени. Эпизод II

Прорвавшийся через мост Щелканов принял под команду не только свою роту, но и всех пулемётчиков полка на стрельбище.

Ненашев разделил стрелковый батальон, усиливая поредевшие гарнизоны, оставив одну роту в резерве. Пехотный комбат промолчал – всё верно, его люди не знают ни местности, ни задач, ни огневых средств.

Роты Щелканова вместе с оставшимися миномётами Максим расположил позади себя, у железнодорожной насыпи, зная, что недолго им тут куковать.

И где, чёрт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего или, того хуже, попал в плен?

Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!» И майор, окончательно выкипая, снёс репродуктор двумя выстрелами. Потом взглянул на часы. Ох, не то ещё говорит людям Москва.

Когда-то проворовавшийся сапёрный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «Мамочка родная, спаси меня!»

Политрука била дрожь, и он всё время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверенно державшийся под огнём, достиг предела стойкости.

«Устал от войны», – писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», – выражаются и сейчас.

Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть ужаса убийства подобного себе подобным.

Последняя «отрыжка человечности» – так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.

– Ничего, сынок, мы притёртые, не помрём, выживем и всегда по-своему повернём. А ну, повторяй за мной! Давай! – Старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза наконец застыли, требуя у него помощи и опоры.

– Я… вас… слышу…

– Что? Страшно было? Тогда просто повторяй: «Не презирая милосердие и человеколюбие твоё, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…»

Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.

После близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?

– Ну как, полегчало? – осторожно спросил старшина.

Он делал дело как умел, как подсказывал старый опыт.

– Не могу продохнуть! Гарь в горле! – на выдохе прошептал Иволгин.

– Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай дыши глубже!

– Только вы – никому, ладно? – устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.

– Ничего, с каждым бывает.

Старшина облегчённо выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.

«В окопах неверующих нет». Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: «Если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и желательно знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад». – «Молитву, что ли?» – пробурчал кто-то. «Лучше карточку ведения огня, а то вечно прицел путаете!» – усмехнулся комбат и закрыл тему.

Иволгин, злясь на прошедшую слабость, приник к винтовке. Хоть одного, именно сейчас, для уверенности!

«Что за чёрт!» Политрук несколько раз моргнул и ещё раз попытался совместить прорезь, мушку и голову в каске.

Не получилось! Глаза залил пот, оружие в руках ходило ходуном. Он нашёл цель и мушку, но потерял прорезь. Нашёл прорезь, но мушка расплылась в глазах. Как же так?! У него же значок!

Рядом рванула мина, инстинктивно заставляя присесть. Дождём посыпался песок, градом застучали по каске мелкие камни.

Тогда он принялся шептать другие, знакомые с детства слова, вкладывая в них силу и подстраивая дыхание под ритм. Иволгин заставил себя действовать лениво, как в тире, ловя на пришедшую в повиновение мушку серо-зелёную фигурку. И нажал на спусковой крючок.

Перебегающего дорогу немца отбросило назад, и он упал, подняв немного песка и пыли.

А вот ещё кто-то ползёт к ним с огромным подрывным снарядом на спине. Он опять нажал на спусковой крючок, но вместо взрыва услышал неистовый русский мат.

Чёрт! Это им сюда тащат, как выразился майор, «плотный завтрак».