Ирина Шевченко - Дочь Хранителя

— Я именно так и думаю, Иоллар. И прекрати обзывать меня этим эльмарским галчонком. Надоело до ужаса.

— Ты говорила, что тебе нравится…

Голос перестал слушаться, когда сжалось от ее слов сердце.

— Говорила.

Иоллар подумал, что если бы она раньше так улыбалась, так жестко и презрительно, то он возненавидел бы ее за одну только эту улыбку.

— Говорила, — кивнула Галла снова. — А разве остальные твои женщины говорили тебе что-то другое? Да, милый, — протянула она писклявым голосочком, — мне нравиться, как ты меня называешь! Да, дорогой, мне с тобой очень хорошо! Да, ты — самый лучший! Да! Да! Да! Разве это не то, что ты хотел слышать? Разве мне стоило чего-нибудь доставить тебе такое удовольствие?

— Нет, — пробормотал он снова, не желая ей верить.

— Действительно, нет, — подхватила она. — Только извини, мне надоели эти игры. Все было прекрасно. Я ни о чем не жалею и так далее. Прости, я не очень умею все это говорить, обычно мужчины понимают сразу.

— Нет.

Похоже, язык разучился произносить какие-либо другие слова.

— Н-нет… Ты не такая…

— Не какая? — удивилась она. — Не такая как все? Не такая как ты? С чего ты взял? Я думала, мы прекрасно друг друга поняли. Тебе надоело постоянно мотаться в город. Я как раз была одна. Лайс пропадал целыми дланями. Так почему бы не воспользоваться ситуацией? Да, Ил?

— Нет. Все было не так…

Все так и было, понял он, глядя в холодные стальные глаза. Для нее все именно так и было. Он просто был рядом. Единственный на тот момент. Тогда, когда она еще ездила в Школу в потертых штанах и старой куртке, а не в новом бархатном костюме, как теперь, когда вокруг нее вертелся только мальчишка Сел да может быть еще парочка таких же сопляков. Когда ее еще не приглашали на герцогские приемы, а эльфийские принцы не подвозили до дома в роскошных каретах и не слали цветов.

— Все так и было, Ил, — Галла словно прочла его мысли. — И ты сам это знаешь.

— Знаю, — тихим эхом отозвался он.

— Вот видишь, — улыбнулась она, на этот раз безо всякого презрения, даже немного грустно. — Так что давай, не будем устраивать друг другу сцен.

Он молча кивнул.

— Ну и прекрасно. А сейчас, прости, я и правда очень устала, а на вечер еще куча планов. В дом не приглашаю, сам понимаешь.

Понимает. И про дом. И про кучу планов.

— Кто он?

Еще оставалась надежда, что она не поймет, удивиться этому вопросу…

— Какая разница, — пожала она плечами, входя в дом. — До свидания, Ил.

Он стоял еще несколько секунд, глядя на закрывшуюся за ней дверь.

— До свидания, Дьёри.

Хотя нет, так не правильно.

Прощай.

— Но почему он не сказал ей?

— Он сказал то, что считал главным.

— И получил совсем не тот ответ, которого ждал. Жаль.

— Она врет.

— Ты уверена?

— Я — Видящая Суть. И она врет.

— По-прежнему полагаешь, что нужно вмешаться?

— Гвейн, ты и в самом деле не такой мудрец, каким тебя считают. В такое нельзя вмешиваться…

Есть ли предел для душевной боли? Установлено ли для каждого из нас, отмеряно ли судьбой количество испытаний, через которые суждено нам пройти, или та мера слез, которую нужно пролить за отпущенный жизненный срок?

Я хотела высказать ему все там, во дворе. Хотела сказать, что знаю все о его походах в Портовый город к той развязной особе, которой хватает наглости насмехаться над волшебницами, и что по сравнению с этим то, что он шпионил за мной для Дивера — просто досадное недоразумение. Хотела сказать, что ни единому его слову теперь не верю. Но не сказала. Потому что тогда бы наверняка не сдержалась бы и расплакалась, давая ему повод начать меня жалеть, оправдываться, клясться, что все это какая-то ошибка или повиниться и раскаяться, заверяя, что подобное никогда больше не повториться. И я, дура, могла бы и поверить, и простить, в глубине души осознавая, что все это еще повториться и не раз…

Нет. Этого я не хотела. Не хотела, чтобы он догадался, какую боль причинил мне его поступок, чтобы понял, как плохо мне теперь без него. Пусть уж лучше считает лгуньей меня, пусть жалеет о проведенном со мной времени и бесцельно потраченных на "просто подарок" деньгах. И пусть никогда-никогда больше не появляется.

А поплакать я могу и в одиночестве…

Еще три дня назад жизнь была прекрасна, будущее, застланное розовой дымкой сладких грез, обещало быть светлым и счастливым…

А потом он два дня проклинал драконов и собственную глупость, вспоминая ярость Лайса и страх и слезы в ее глазах. Но тогда все еще казалось поправимым. Поговорить, объяснить ей все. И все вернуть.