Аристарх Нилин - Посланники небес

Разгорелась дискуссия, а техники срочно начали восстанавливать элементы сломанной установки. Я отправил Вику к себе, а сам присоединился помогать. Только к вечеру установка приняла прежний вид, однако продолжение опытов было решено перенести на утро, так как требовалось серьезно подумать относительно того, в каком направлении продолжать эксперимент Мнения разделились и потому, чтобы не нагнетать страсти, решили сделать передышку и все взвесить.

Я отправился к себе. Вика ждала меня. Когда я вошел, она спросила:

— Как дела, что решили?

— Все починили, а вот эксперименты отложили до утра.

— И правильно сделали, утро вечера мудренее.

— Скажешь то же.

— То и скажу, в таком деле, надо сто раз подумать, прежде чем сделать шаг. А то получиться как сегодня. Когда эта штука взорвалась, я подумала, все сейчас вся лаборатория рванет, и мы погибнем.

— Вообще-то я тоже перепугался, когда рвануло. Наверное, ты права. Пусть они подумают, что и как, а то и правда, так рванет, что от лаборатории останутся одни воспоминания в анналах истории.

Вика подошла ко мне и, обняв за спину, прижалась всем телом и сказала:

— Я так испугалась, что мы погибнем и больше никогда не увидим Сашу, а он останется один, мне стало так страшно.

— Что ты. Все обошлось, — я гладил её волосы и целовал их, — видишь, мы живы, никто не пострадал, все нормально.

— Не знаю, но мне так страшно стало и я так устала от всего этого. От той неопределенности, в которой мы живем. Вся жизнь какая-то не реальная. Словно куски фильма, которого порезали на части или отсняли, а теперь монтируют. Почему нам все это выпало, скажи? — она подняла голову и посмотрела на меня.

— Я не знаю. Наверное, так каждый думает, когда задумывается о смысле своего существования. Больной лежит со сломанными ногами и руками и думает, почему именно он, самолет терпит аварию, а пассажиры в ужасе думают, почему именно они, и так каждый. Жизнь, сложная штука. Нам выпала такая судьба. Хорошая или плохая, трудно сказать Кто-то скажет, повезло, а кто-то ужаснется и перекреститься. Все мы ходим под Богом, а ему виднее, кого на эшафот, а кого в космос.

По Викиному лицу покатилась слеза. Я нежно вытер её пальцем, и тихо произнес:

— Это все ерунда, правда? Главное любовь. Сегодня мы снова вместе, а значит сегодня мы самые счастливые люди на Земле, нет, во всей Галактике. Ты представляешь?

Она приподнялась на цыпочки и крепко поцеловала меня. Потом обхватила руками мою голову и продолжала целовать. Словно не было позади нескольких лет супружеской жизни. Сердце пело, кричало и рвалось из груди и хотело кричать на всю комнату, на всю Галактику:

— Вика, я люблю тебя, слышишь, — а в ответ мне слышится её голос, — Сережа, я люблю тебя.

Мы стояли и целовались и были самыми счастливыми в этот момент в этом безумном мире, где в любой момент мог раздаться голос и сообщить, что нас атакуют Галактианские корабли, а времени на эвакуацию уже не осталось.

Утром мы с Викой, конечно же, проспали, и потому быстро перехватив на скорую руку завтрак, отправились в лабораторию. Там уже вовсю кипела работа. Подошедший к нам Кейзитр, сказал, что решили все начать с начала.

— Как с начала? — не понял я.

— Так, решили повторить серию опытов с самого начала, только поставили для фиксации параметров состояния плазмоида новые приборы. Их еще ночью получили.

— А когда же их успели заказать?

— А Фейнхотен и еще несколько человек, всю ночь сидели в лаборатории и решали, что делать.

— То-то я смотрю, Фейнхотен такой усталый, — заметила Вика, посмотрев в сторону сидящего за столом Фейнхотена.

— Так он же трудоголик. Может сутками не выходить из лаборатории, особенно, если что-то идет не так.

В этот момент начался первый этап эксперимента. Клоэр уже находился в установке и после запуска и окончания опыта, все ждали показаний приборов. Однако новые датчики не смогли ответить ни на один вопрос.

— Ничего не понимаю, — сказал Воэль, — ну хоть что-то они должны были показать. Не может быть, что бы все параметры состояния плазмоида одновременно и за столь малый отрезок времени попросту исчезли.

— Напрасно вы так считаете, — ответил Друминган, — если плазмоид изменил свое состояние, ваши приборы бессильны, что-либо измерить. Ведь вас не удивляет, что вы не можете отслеживать сознание, ушедшее во временной поток, потому что понимаете, что оно не материально. А если плазмоид изменил свое состояние и стал совершенно новой субстанцией, природа которого для нас совершенно неизвестна, то почему это должно вызывать такие эмоции? С этим надо смириться и принять как факт.