Артем Луниш - Близнецы

— Отмоет, — хмуро ответил он, — тебе нужно в душ?

— Эээ… Да.

Это ты знаешь, — про себя заключил Артем, — залезай тогда, я после тебя.

Покинув ванну, он с несколько улучшившимся настроением прошел на кухню, закрыл окно и поставил чайник на огонь. Закурил, по телу, как всегда, когда куришь до завтрака, разлилась приятная слабость.

И все-таки что-то тут не сходится. Про стиральную машинку она словно бы слыхом не слыхивала, а с душем знакома. И холодильник ее вчера не поразил. Видела ли она компьютер? Впрочем, тогда было не до этого. Ах, черт, мальчишка!

Раненый все еще спал. Артем осторожно поднес ладонь ко лбу — жара вроде бы нет. Дыхание глубокое, ровное. Пожалуй, будить его не стоит. Потом перевяжу, нечего тревожить рану.

Окраина большого города. Молочно белеют в свежей тьме огромные конусы домов, косматый фиолетовый парк громоздится совсем по-дикому, пахнет мокрой корой и землей, а между ним и шоссе — узенькая полоска мокрого тротуара. Идет дождь, оранжевые фары несущихся по шоссе машин высвечивают во влажной тьме тяжелые капли и раскрашивают их красным и желтым. Водителям одиноко и со смутным чувством глядят они на краснеющие сквозь занавесь дождя фары впереди. А по узенькой полоске тротуара, упорно — вперед и вверх — тянущейся между шоссе и парком, идут двое ребятишек. Измятая ливнем темная одежда, вьющиеся волосы, спадающие на бледные лбы, усталые и беспокойные глаза. И редко-редко — озорная и чуть сторожкая улыбка, как бы говорящая: «Эх, сколько я могу, весь мир могу перелопатить! Но неужели никто не догадывается обо мне?».

Машины, как прожекторы, осветят на мгновение детей и убегают дальше, толкая перед собой лучи золотистого света. Дети не расстраиваются — они с удовольствием пошли б даже парком, лишь бы их никто не видел, и даже пробовали, но напала стая бродячих собак. Дети идут, пенится, бурлит вода, во тьме вспыхивают, как выстрелы, фары проезжающих машин.

— Э-э, — ленивый, жирный голос, — вы что здесь одни?

Лицо белое, бритое, по нему стекают холодные капли. Серая форма издает резкий запах популярного одеколона, на поясе — потрескавшаяся кобура. Рядом — другой, тощий, нескладный, рыжий. Из-под кепи торчат оттопыренные уши, из-под локтя косо торчит ствол автомата.

Дети молчат. Мальчик открывает было рот и тут же закрывает. Девочка тихонько шевелит спрятанным в кулаке большим пальцем.

Полицейские придвигаются, первый склоняется, перекрывая огромной головой полнеба.

— Ну? Чего молчим, наркоманы? — дружелюбно осведомляется он.

Дети переглядываются. Молчат. Вдруг заскрипела нелепая, здоровенная рация на поясе у первого, и дернулись, чуть не подпрыгнули.

— Чего нервничаем? — он снова склоняется, берет девочку за подбородок, заглядывает в глаза, — черт, и не разобрать.

А рыжий все молчит, по черному стволу автомата стекает вода, собирается на конце, тяжело шлепается вниз еще одна капля в шелестящем сером потоке.

— В отделение?

— А надо? — сомневается рыжий.

— Видишь, ебнутые какие-то.

Рыжий с сомнением кивает.

— Давайте, два шага вперед, — теперь, когда сомнения разрешены и решение принято, он становится добродушным, — сейчас родителей ваших найдем, дилеров ваших найдем.

Идут. Фары высвечивают странную процессию: двое детей, сзади двое конвойных, и всюду — неистовый ливень, не каплями, не струями, а сплошным потоком, водопадом несущийся вниз.

В отделении смурно, скучно. Грязный пол, бледные лица, серая форма, колышутся вокруг лампочки коричневые облака табачного дыма.

— Это еще кто?

— Хуй его знает. Не отвечают, дергаются.

— Ну-ка, — подошел, тем же точно движением взял за подбородок, взглянул в глаза, — ладно. Наркотики употребляли?

Переглянулись, испуганные, одновременно покачали головами.

— Немые, что ли? Нормально скажите.

— Чего орешь? Дети же, — еще один, худой, высокий, подошел, заинтересовался. Сколько их уже вокруг столпилось!

Высокий вдруг подобрался, напрягся весь.

— Брось их в обезьянник пока.

— Зачем?

— Бросай, говорю.

И ушел, на ходу доставая из кармана мобильник.

— Идемте.

Пыльные узкие скамейки, душная, тоскливая темнота по углам. Тихо, скучно. Дети садятся, переглядываются. Мальчик хочет что-то сказать, но девочка прижимает палец к губам. Сквозь стеклянную дверь светит коридорная лампочка, а все равно темно, мрачно.

С неприятным, чавкающим звуком падают капли — с волос, с рук, с одежды. Сидят.

Наконец — через час, два, пятнадцать минут? — подходит тот, высокий. Бесшумно открывает дверь.