Олег Якубов - Михайлов или Михась?

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Слово предоставляется Сергею Михайлову.

— Я остаюсь на своих позициях и утверждаю, что я невиновен. Прокурор высказывает предположение, что, если меня выпустят до суда, я могу скрыться. Но это абсурд. У меня в Швейцарии закрытые банковские счета, здесь мои партнеры по бизнесу. Разве это не гарантия того, что я никуда не скроюсь? Я хотел бы обратить внимание членов Обвинительной палаты на то, что нарушаются процедурные нормы. Во время допроса господина Упорова мои и его ответы переводит на русский язык переводчица, недо-статочно хорошо знающая русский язык. Мои же требования заменить переводчицу на более квалифицированную воспринимаются как каприз. Несмотря на мои настоятельные требования, так до сих пор не допрошен ни один из моих свидетелей. Как же я могу в таких условиях защищаться, доказывать свою невиновность? И сегодня у членов Обвинительной палаты я прошу только одного — объективности.

АНТРАКТ

Действующие лица покидают сцену, зрители выходят из зала. Антракт обычный, он занимает столько времени, сколько обычный антракт в обычном театре. Через полчаса все возвращаются в зал. Поднимается занавес.

ВТОРОЙ АКТ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Председатель женевской Обвинительной палаты Мишель Крибле оглашает решение продлить Сергею Михайлову содержание под стражей на три месяца.

Занавес опускается.

Заседания Обвинительной палаты проводились каждые три месяца и являлись логическим следствием того правового беспредела, которым отличалось следствие по делу Сергея Михайлова. Хотя текст решения палаты каждый раз составлялся заново, содержание документа не изменялось. Собственно говоря, составление новых текстов с периодичностью в три месяца нужно было председательствующему Мишелю Крибле лишь для того, чтобы создать видимость взвешенного подхода к каждому последующему решению. Даже многоопытные адвокаты были поражены и обескуражены этими решениями. Суть их оставалась неизменной: в связи с тем, что существует опасность сговора (как вариант — побега из страны), меру пресечения Сергею Михайлову оставить прежней — содержание под стражей. Никакие доводы защиты на Мишеля Крибле не действовали. Даже когда Жорж Зекшен находился в отпуске и вовсе не допрашивал Михайлова, Крибле все равно в своих решениях отмечал, что у следствия появились новые факты. Лишь однажды под напором адвокатов он вынужден был включить в текст решения фразу о том, что следствие ведется слишком медленно и господину Зекшену следует ускорить расследование, вести его более интенсивно. Адвокаты было воспрянули духом, это изменение стандартного текста они расценили как предзнаменование того, что вскоре будет готово обвинительное заключение и дело передадут в суд. Но Зекшен сие предписание воспринял, а вернее, использовал по-своему: он отправился в очередной вояж, еще раз побывал в Израиле, Бельгии, Америке, где опять допрашивал тех, кого уже не раз допрашивал прежде. Список свидетелей обвинения оставался неизменным, но это почти кругосветное путешествие снова дало формальную возможность Зекшену отказаться от допроса свидетелей защиты. Следователь был надежно прикрыт прокурором Кроше и председателем Обвинительной палаты Крибле и потому действовал, а вернее, бездействовал совершенно безбоязненно. В результате многочисленных жалоб Сергея Михайлова и его адвокатов юридические власти кантона Женева отстранили Мишеля Крибле от ведения уголовного дела Михайлова, но это произошло уже незадолго до суда.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Конечно, условия в Шан-Долоне не сравнить с условиями содержания заключенных в российских тюрьмах. В женевской тюрьме у меня были возможности для занятий спортом, в камере я находился один, и мне никто не мешал читать, изучать материалы дела. Там есть специальные комнаты, где можно отправлять религиозные обряды. Сначала я посещал службы, которые вел протестантский священник, но после одного эпизода перестал к нему ходить. Этот священник читал какую-то проповедь и, обращаясь к другим заключенным, сказал примерно такую фразу: «Вот видите, даже мафия слушает с вниманием», — и при этом взглянул на меня. Больше я у него не появлялся. Прошло примерно полгода, и на Пасху этот священник сам меня навестил, принес пирог. «Господин Михайлов, — обратился он ко мне, — я прошу меня извинить, если я что-то не так сказал». Но я к тому времени еженедельно посещал католического священника Алана Рене Арбе. С ним мы вели многочасовые беседы, порой даже спорили, но беседовать мне с ним всегда было очень интересно. Хотя Алан Рене мог говорить и на русском языке, мы беседовали только на немецком по моей просьбе. Так что встречи со священником давали и неплохую языковую практику.