Андрей Васильев - Файролл. Снисхождение. Том 2

Нет, вообще я стрессоустойчив, при моей профессии по-иному нельзя. Больше скажу – в иных переделках даже пытаюсь помочь другим людям, хотя, что греха таить, не всегда. По ситуации, скажем так.

Знаете, как это бывает – когда приходит большая напасть, все реагируют по-разному.

Одни сразу говорят:

– Ну, все пропало, теперь нам конец.

Такие люди опускают руки и ждут, куда именно вырулит ситуация, выискивают, на кого можно потом будет свалить все беды, и запасаются документами, подтверждающими, что они тут ни при чем, что виноват во всем кто-то другой, и даже свидетелями этого. Иногда еще уходят в кратковременный или даже затяжной запой, мол – слаб человек, не всегда может с собой совладать.

Есть другие, они из тех, кто не отступает перед стихией, они встречают напасти с высоко поднятой головой, пытаются всех спасти, берут ответственность за происходящее на себя и призывают к тому, чтобы детей и стариков выводили из горящего здания первыми. Это достойные люди, я их уважаю, жалко только, что за все свои труды они, в лучшем случае, получают красивый гранитный памятник на кладбище средней престижности. И то если повезет. А так обычно им и этого не перепадает. Инфаркт там или медальку – это запросто, но чего-то посерьезнее – это нет. Такие люди верят делам, а не бумагам, а решают дело в итоге именно последние. И по ним, по бумагам, выходит так, что спасли всех как раз те, которые в начале орали: «Все пропало». Им и достаются лавры, статьи в журналах, и телеинтервью с юными тонконогими ведущими в коротких юбках.

Я же не из тех и не из других. Беды я привык встречать спокойно, но, как и было сказано, при этом осознаю, что в одиночку спасаться куда проще. Ну или малым числом.

Отчаянно зевая, я выполз из лифта и увидел за стойкой Лику.

– Привет, – сказал ей я, расстегивая пуховик. – Давно не встречались.

– Временно работала на других этажах, – пояснила девушка. – Мной как-то резко заинтересовалась служба безопасности, потом кадровики тестами мучали…

– О как, – почесал затылок я. – Слушай, наверное, в этом есть моя вина. Упоминал я про тебя в разговорах, готовил почву для карьерного роста.

– Так я без претензий, – заулыбалась Лика. – Ну помурыжили, зато теперь зарплату прибавили и дали понять, что этот самый рост не за горами.

– Он мог случиться уже давно, – напомнил я ей. – Без всякой маеты. Сама отказалась.

– У меня есть цель, и я к ней иду, – Лика поправила косынку на шее. – И вы дали слово, так что я жду его выполнения.

– Раз дал – сдержу, – подавил зевок я. – Если у самого что воспоследует. Ладно, я спать. Устал как собака.

Вика еще бодрствовала. Она крайне удивилась, увидев меня, но при этом было заметно, что кроме удивления имеет место быть и радость, причем – искренняя. Это было приятно. Вообще, хорошо, когда тебя дома ждут и когда тебе рады, я это только сейчас неожиданно для себя понял. До того меня дома только пыль ждала, а у нее с эмоциями туго.

Вика задавала какие-то вопросы, радовалась немудреным сувенирам, что я ей купил, и даже ругалась, поняв, что сумку с вещами я то ли с собой вовсе не брал, то ли даже не открывал. Она там, оказывается, меточку установила на молнии.

А я сидел, слушал и думал, что поездка все-таки была ой-ой-ой. В романах среднего пошиба обычно пишут, что такие приключения во многом меняют личность героя. Ну, во мне лично ничего не изменилось, годы мои не те, чтобы трансформироваться как сущность. Но вот расстановка фигур на доске и мое личное местоположение на ней – это да, тут все опять перемешалось. Не то, чтобы кардинально, но тем не менее. И с этим надо что-то делать.

А потом я уснул, будто и не было нескольких часов сна в самолете, не допив чай и не сходив в душ. Я же говорю – разжалась пружина.

Можете считать меня бездуховным и бессердечным, но в последующие несколько дней я совершенно не думал о том, что видел и слышал в Праге. Да и над чем там особо размышлять? По поводу ночного мероприятия я уже все что мог, то прикинул в голове, по поводу Марины… Смысл думать о том, чего не изменишь? Жалко ее. Красивая была. Со своими – добрая. Умная. Последнее ее и сгубило. Это – и жажда власти. И на этом – все.

Впрочем, вру. Разговор со Стариком я в голове несколько раз прогнал туда-сюда, постаравшись восстановить его до слова, до малейшей интонации. В этой беседе, сдается мне, каждая деталь значима.

Кое-какие выводы я сделал, но, как это ни печально, поделиться ими ни с кем не мог. Жаль. Когда ты мысли проговариваешь вслух, иногда обнаруживаешь в них элементарные ошибки. Собеседник – это вообще великое дело, особенно если он умеет слушать и думать. Причем первое мне всегда казалось более важным, чем второе.