Ирина Котова: Королевская кровь. Книга 5

— Могу, — голос ее был тихий — Игорь гладил по выступающему позвоночнику кончиками пальцев, и северянка как-то замерла, положив голову ему на плечо. — Но руки-ноги трясутся. Восстановлюсь. Мышцы нарастут. Главное, чтоб не жир.

— Ну, будете еще мягче, — Игорь не удержался, сжал ее грудь — увы, и правда стала меньше, — и капитан ответила смешком:

— Потеряли любимую игрушку, полковник?

Напряжение и неловкость последних минут вдруг испарились, и стало весело.

— Ничего, — сказал он, с неким даже озорством заглядывая в ворот рубахи, — кормить будете, вырастет. Хотя и так, — он погладил ее, снова сжал, и глаза Люджины потемнели, губы приоткрылись, — хорошо. Дробжек, — твердо произнес он ей в губы. — Больше никаких перестрелок, никаких заданий. Будете сидеть дома.

— Вы такой смешной, Игорь Иванович, — пробормотала она снисходительно. — Все время думаете, что я хрустальная. Не развалюсь. Я пока еще сотрудник Зеленого крыла. И уходить не собираюсь.

Он стиснул ее сильнее.

— Тогда будете в кабинете сидеть, Дробжек. Или в отпуск отправлю долгосрочный. Или вообще уволю.

— А это уже как вы пожелаете, Игорь Иванович, — согласилась северянка весело. — Ваше право. Я тогда обратно к полковнику Тандаджи попрошусь.

Скрипнула дверь. Они повернули головы — на пороге стоял Тандаджи собственной персоной и с каменным выражением на лице разглядывал их.

— Выздоровление идет полным ходом, как я погляжу, — с едва заметным ехидством произнес он. Капитан покраснела, отстранилась, и Стрелковский, с укоризной глянув на тидусса, пересел обратно на стул.

— Доброго дня, полковник, — невозмутимо поздоровался он, — присаживайся. Какими судьбами?

— Пришел лично убедиться, что вы не при смерти, — Тандаджи аккуратно сел на стул, сложил руки на коленях. — Убедился. Теперь надо дождаться выписки.

— Мне говорят, еще дня три минимум, Майло, — с сожалением ответил Игорь. — Разве что ты раньше организуешь нам транспортировку в Рудлог.

— Организую, — легко согласился Тандаджи. — Запрос одобрили, так что сегодня вечером или завтра с утра переведут вас в Иоаннесбург. В королевский лазарет.

— И нужно что-то решать с гвардией.

Тидусс легко улыбнулся.

— Решил уже. Гвардия остается в замке по личному распоряжению Бермонта. Он сказал — «жена у меня есть, королева у страны есть, не вижу причин отзывать гвардейцев». Я поставил Осинского командиром, будут при королеве, заодно и сведения нужные соберут. А тебя, Игорь Иванович, работа ждет. Судя по всему, — он взглянул на красную Дробжек, — в кабинет ты вернуться уже можешь. Хотя бы на полдня. Вот из лазарета и будешь ходить. А то я как-то привык уже к тому, что работа по внешней разведке на тебе и что я могу периодически ночевать дома. И, честно скажу, сейчас дел очень много. Супруга меня две недели почти не видит и грозит взорвать Управление — она несколько взбудоражена из-за беременности. А мне очень не хотелось бы привлекать ее за терроризм.

— Серьезная угроза, — кивнул Игорь с улыбкой. — Завтра я буду в Управлении, Майло. А капитан, ты уж извини, пока на работу не выйдет. Может, и вообще не выйдет.

— Сначала напиши запрос на перевод в твое подразделение, — ледяным тоном сказал тидусс. — А потом уже решай. А вы, капитан, — обратился он к Люджине, — не хотите ли остаться на оперативной работе? В службе внутренней безопасности?

— Я, господин полковник, с Игорем Ивановичем останусь, — твердо сказала Дробжек.

— Конечно, — сухо ответил тидусс и удовлетворенно качнул головой. — Но если он вас уволит, — добавил он с иронией, — приходите ко мне. Для вас место всегда найдется. Вы отлично справляетесь с самыми сложными заданиями.

Стрелковский сощурился, и Тандаджи ответил ему невинным и равнодушным взглядом. И дальше разговор зашел о текущих делах, и господа полковники сильно увлеклись импровизированным совещанием и долго бы общались — если б не заглянул врач и непререкаемо не приказал посетителю удалиться, а пациентам — разойтись по палатам. И не испугали старого доктора ни ледяное недовольство одного рудложского полковника, ни раздражение другого. Его дело — лечить, а уж эмоций за свою жизнь он насмотрелся столько, что они уже не трогали.

Иоаннесбург, Марина, неделя после дня рождения Полины, 16–21 декабря

Горе бывает разным. Кто-то носит его в себе, как Ангелина, и оно изъедает ее изнутри, прорываясь болью в глазах, упрямо вздернутым подбородком и болезненной бледностью. Кто-то, как Каролина, выплескивает его вовне, растворяя в скипидаре и раз за разом упрямо рисуя солнечно-желтым и улыбчивым образ нашей Пол, распахнувшей руки, хохочущей, стремящейся навстречу, словно собираясь обнять или защекотать зрителя. Алина рыдает и твердит свои формулы или уходит на мороз гулять с высоким крепким парнем, готовым защитить ее от всего мира. Наш отец спасается от тяжести, помогая нести ее родным.