Ирина Котова: Королевская кровь. Книга 5

Там, на тонкой коже над тазовой косточкой было выбито его имя, стилизованное под извивающегося кольцами, поднявшего голову змей. И не узнать свой почерк было невозможно — выглядела татуировка так, будто он взял острое перо и вырезал на Марине свое клеймо.

Lucas.

Змей атакующий.

Прокричи она свое признание — и то оно не произвело бы такого эффекта.

Он коснулся рисунка пальцем, повторяя движение руки при росписи, вздохнул, тряхнул головой, ослепленный вскипевшим желанием, притянул ее к себе за жемчужную нить, как за ошейник — она спрятала лицо у него на плече — подхватил под ягодицы, и понес к кровати.

Марина, Марина…

Ты сама отдала себя мне в руки — и я не пожалею тебя.

Горячие губы на солоноватой от изнеможения коже — жемчуг мешает, и ты рвешь его под грохот громовых раскатов.

Я не прошу жалости. Только касайся меня вот так, обжигай темными глазами, царапай щетиной, сжимай, хрипя, как зверь. Только не останавливайся.

Грудь — покрасневшая, набухшая, ноющая — а тело тяжелое сверху, и пальцы жадны, и губы неистовы, и снова и снова терзают тебя.

У тебя ведь никого не было? Скажи мне! Скажи…

Болезненный и злой женский укус в шею — и сдавленное ревнивое рычание, и пальцы там, где все уже влажно и горячо. И ее растерянный, ошалевший от удовольствия взгляд, когда она прекращает вздрагивать и выгибаться.

Скажи!

Не… было… никого…

Свирепая, бессмысленная радость — не ты ли растрачивал себя, тебе ли требовать того, что требуешь? И нежность — насколько ты еще вообще способен на нее — потому что от одного ее низкого голоса, шепчущего что-то отрывистое, от бесстыдно торчащих вверх сосков, от атакующего змея под губами голову сносит напрочь.

Она, как миллионы покоренных женщин до нее, ложится на спину, вытягивает руки над головой и приоткрывает губы, и разводит бедра, и выстанывает мужское имя — сейчас это твое имя — Люк, Лююююк, — и кажется, что за одной ею ты охотился всю жизнь, одну ее искал во всех остальных. Приподнимается, царапает ногтями черные простыни — потому что наконец-то ты в ней, и никакой крик и мольбы не могут остановить тебя.

Но она и не кричит — лишь сжимается от боли и всхлипывает, закусив губу. Пахнет кровью и солью.

«Марина», — шепчешь ты ей во влажный висок, задыхаясь от темной страсти и руки твои дрожат, и голос срывается, и ты не можешь не двигаться.

Она не отстраняется — тяжело дышит и комкает ткань, и ищет твои губы — дай, дай мне поддержки, дай мне себя.

Марина. Марина.

Она застывает, распахнув глаза и вцепившись тебе в плечи — а ты продолжаешь бешено, неистово рваться вперед — и видит вас обоих в объятьях снежной грозы, и судорожно, рычаще выдыхает в твои губы — и от звука этого все вокруг сжимается в горячий плотный комок и взрывается, заставляя тебя слепнуть и глохнуть от удовольствия.

Мир погрузился в тишину. И время перестало существовать.

Сколько раз после они шептали, кричали, выстанывали имена друг друга на черных простынях затерянного в горах логова? Сколько задремывали в обнимку — чтобы через какие-то минуты снова жадно тянуться к горячему телу рядом? Она снова ложилась на спину, и становилась на колени, и выгибалась — и двигался навстречу его бедрам огненный цветок, доводя его до исступления — а он поил ее вином и кормил фруктами, обтирал влажными полотенцами, целовал ее лоно, чувствуя уколы вины и возбуждения, и гладил длинными пальцами свое клеймо на тонкой коже. Снова засыпал, не в силах оторваться от нее — и ощущал ее ладонь на своей щеке, и мягкие усталые губы на плече.

Гроза, громыхая, уходила, открывая сереющее небо, когда силы покинули их, и они заснули, прижавшись друг к другу — мужчина и женщина, наконец-то познавшие друг друга.

Марина

Я проснулась от жажды и от бьющего в глаза яркого солнца. Мне было жарко — Люк спал рядом, обхватив меня рукой поперек талии, закинув ногу на бедра.

Тяжелый.

Заморгала, зажмурилась — над нами разливалось ослепительно-голубое небо, и если бы не тонкие струйки снега, стекающие по куполу, было бы полное ощущение лета. Пошевелилась, застонала сквозь зубы.

Все тело болело.

Люк задышал мне в волосы, потянулся поцеловать с закрытыми глазами.

— Нет-нет, — голос у меня был каркающий, сорванный, — никаких поцелуев с нечищенными зубами. Медсестра внутри меня категорически протестует.

Он усмехнулся, подул мне на висок и отстранился, закинув руки за голову. Я же попыталась встать.