Юрий Мерлянов: Хроники императора. Начало пути (СИ)

Как просто, и быстро. По сравнению с испытываемым недавно напряжением, этот бой ничем не запомнился, не вызвав даже тени эмоций, будто раздавил жука, неосторожно подлезшего под очередной шаг. Организм все еще восстанавливался после мясорубки, усиленно доя источник и прокачивая получаемую энергию по всему телу, отчего меня одолевали сонливость и усталость, а в районе груди словно гуляла щекотка, периодически пробегающая от одного бока к другому. Ничего, скоро все пройдет, теперь нужно лишь двигаться вперед, добраться до своих, и все будет хорошо.

Пропустив спешащую колонну солдат и выждав для верности еще какое-то время, припустил вдоль улицы, стараясь вспомнить примерное расположение кладбища, а то эти прятки изрядно заставили меня поплутать. Во время очередного пережидания в одном из брошенных домов, еле подавил подкативший к горлу ком. Успевший всякое повидать, такого я просто не мог понять, все оставшееся во мне человеческое просто застыло в немом ужасе, буквально парализованное увиденным. Во второй комнате лежал труп обезглавленной девочки лет десяти-двенадцати, голова откатилась к столу и таращилась оттуда потухшими глазами, раскрыв в немом крике рот и пачкая волосы в натекшей под собой лужице. Тело же лежало в совершенно неестественной позе, все поломанное, покалеченное, мало тог, все указывало на то, что перед смертью ее еще и насиловали. Я еле удержался, чтобы не застонать от бессильной злобы, твари, какие же твари. Будь они сейчас здесь, рвал бы их зубами, заставляя выть от боли и страдать так, как только смог бы заставить. Но их не было. Лишь немного в стороне, в лужах крови, лежали мать и отец, умершие явно после своего ребенка - они пытались ползти к ней, но им лишь дали увидеть ее мучения и конец. На улице все стихло, можно было уже выходить, а я все сидел и пялился в стену напротив, меня словно переклинило, будто что-то сломалось внутри, дав понять нечто новое об этом мире, лежащее на виду, но так и не принятое до этого. Мысль сформировалась сама собой, пронзив мозг и расставив по местам все, что было до, и будет после. Все стало ясным, четким и, главное, разумным. Я первый раз за все это время понял, для чего мне это все. Глаза моргнули, пора.

А потом был бесконечный бег по улочкам и переулкам, перебирания через завалы, невысокие заборчики домов, и вот, знакомые кварталы. Еще метров триста, и уже можно будет увидеть возвышающуюся над кладбищем башню. Но чем ближе я подходил, тем тревожнее мне становилось. Звуки боя внутри городских стен стали слышны еще час назад, но все они шли со стороны малых ворот, видно, даггурцы таки сумели воспользоваться представившимся шансом. А сейчас грохотало оттуда, спереди, как раз в том направлении, где находилось кладбище. Нет, не может быть! Внутри все похолодело. Только не это!

Я ринулся вперед, почти не таясь, стелясь над землей и почти не касаясь ее, покрывая прыжками несколько метров сразу. Воздух издевательски свистел в ушах, будто насмехаясь, суля боль и разочарование. Мышцы ныли после жестокой рубки, но мне было плевать, мне нужно было туда, увидеть, убедиться, что все хорошо, что догадки не верны. И вот, очередной поворот, уже видны оранжевые вспышки, грохот усилился и стал чаще, что-то рушилось, обваливаясь само в себя. Я вылетел на отдельно стоящий, сложившийся внутрь дом и замер, не сумев сдержать рвущийся из груди стон:

- Нет, только не это, Иссиль, нет, - губы бессильно шептали, по щекам бежали слезы, а в груди будто раскручивалось огненное веретено, все жгло так, словно отмирала какая-то часть меня, оставляя после себя лишь щемящую пустоту. И я умирал вместе с ней, мое сердце - умирала его часть, отказываясь существовать без прочно занявшего его человечка.

Сверху, с неба, в башню, все учащаясь и учащаясь, били всполохи ярко-оранжевого огня, разнося по округе чудовищный грохот, ранее казавшийся мне лишь следствием рушащихся домов. Мощь воздействия все нарастала и, в конце концов, на башню стал изливаться такой напор пламени, что вспыхнула даже трава, растущая возле самого забора, огораживающего периметр кладбища. И весь этот поток, не растекаясь по сторонам, уходил внутрь, вниз, в зев спуска, выжигая не только все на своем пути, но, скорее всего, плавя и камни, и сам воздух. Выжить там не смог бы никто.

Ноги подкосились, и я упал на колени, пальцы впились в мешанину из камня и дерева, судорожно сжались. Из распоротой ладони потекла кровь, но боли не было. Она была только в одном месте, в груди. Там ныло так, что хотелось умереть. И тогда я сдался. Из горла вырвался такой рев, которого в этом мире еще не слышали. Рев боли и отчаяния, обещания боли и такой расплаты, о которой здесь даже не слышали. Глаза ослепли, уши перестали слышать, я не чувствовал ничего, кроме рвущейся наружу ненависти и злобы. И разрывающего глотку рева, его я ощущал так же, как обжигающую нутро пустоту, которую теперь нечем было заполнить, кроме хлынувшего в нее океана ярости. И вот тогда, тогда поднял голову Зверь, не та его жалкая часть, безумным животным пробуждавшаяся во мне все это время, нет, она была всего лишь жалкой пародией того, что сейчас поднималось в полный рост. Теперь я увидел то, что носит под сердцем каждый человек, стараясь забить и задавить в самый темный угол своего естества. И вот теперь оно подняло голову - пора, я могу, я свободен, хозяин?