Владимир Бабкин - Император мира

Мостовский бросил взгляд на входную дверь и кивком приветствовал французского офицера.

— Какие новости вы принесли?

Капитан первого ранга Дарлан хмуро пожал плечами.

— Артиллерийские склады взорваны, арсенал разграблен революционными бандами. Боюсь, что воевать мы можем только тем, что привезли с собой. А у нас, как вы знаете, острейшая нехватка снарядов, да и с патронами неважно. Сил крайне мало. Как я и предупреждал, затея с походом на Бордо выльется нам боком и сил на оборону Парижа нам не хватит. Сейчас вся надежда на то, что нам удастся сутки продержаться до подхода британцев. Я только что связывался с Орлеаном. Штаб заверил меня, что у англичан будут достаточные припасы. Так что, нам предложено сутки продержаться. Продержаться, как всегда, любой ценой.

Мостовский кивнул и уточнил:

— Я полагаю, капитан Дарлан, что вы прибыли ко мне не только для того, чтобы проинформировать о безнадежном положении французских сил в городе?

— Разумеется, господин Имперский Комиссар. Я пришел задать вопрос — будут ли русские сражаться или нам рассчитывать только на свои силы?

Тот усмехнулся.

— Вы слышали выступление нашего Императора по радио?

Дарлан покачал головой.

— Боюсь, что нет. Мне сейчас не до прослушивания радиопередач. Но мне в двух словах пересказали суть. Ваш Царь объявил Германии ультиматум. Но срок действия его не истек, насколько я понимаю.

— Значит, вам не полностью передали суть. Еще одним безусловным требованием к Германии был отказ от оккупации Парижа. Но немцы в городе. А значит, Русский Экспедиционный корпус будет сражаться.

Дарлан крепко пожал руку Мостовского.

— Благодарю вас, господин Имперский Комиссар. Мы с честью будем сражаться плечом к плечу.

— Безусловно. Только боюсь, что до прихода британцев от центра города останутся одни руины, ведь сил отодвинуть немцев от Парижа у нас нет.

И словно в подтверждение его слов, раздался возглас прапорщика Урядного:

— Глядите, Ваше превосходительство!

Мостовский и Дарлан синхронно обернулись. Над крышей Собора Парижской Богоматери поднимались языки пламени, а сильный ветер не оставлял сомнений в том, что потушить пожар не удастся. Да и кто будет тушить? Город бы удержать!

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО». 26 июня (9 июля) 1917 года.

— Учитывая особую важность дела, на дирижабле была отправлена группа лучших дознавателей, которые провели следственные действия прямо во время обратного полета. Разумеется, по прибытию, подключились следователи непосредственно столичного управления. И действия дали результат. Вот списки участников покушения и тех, кто готовил эту акцию. С ними все понятно. Но, Государь в процессе дознания всплыли некоторые факты. Более того, доклады о настроениях в высшем обществе. Позволю себе обратить внимание Вашего Величества на эти донесения.

Я просмотрел бумаги и лишь хмыкнул.

— Интересно. Продолжайте.

— Арест указанных лиц и их допрос без дозволения Вашего Величества невозможен. Лица эти чрезвычайно влиятельны и их арест вызовет в обществе серьезный резонанс.

— Хорошо. Оставляйте бумаги. Я подумаю.

Батюшин склонил голову и передал мне папку.

МОСКВА. КРЕМЛЬ. ГЕОРГИЕВСКИЙ ЗАЛ. 26 июня (9 июля) 1917 года.

Ханжонков кланялся восторженной публике. Это была самая необычная и одновременно самая небывалая его картина. Картина, которая не только сделает его еще более знаменитым, но и станет новым словом в мировом кинематографе. Еще бы! Даже представить себе тот объем новых решений и новых приемов, которые были воплощены в новой картине, было совершенно невозможно!

А актеры! Ни одного известного или профессионального актера не было задействовано в фильме! Вот уж действительно новое слово в кинематографе!

И как прозаически все начиналось! Два месяца назад он, Александр Алексеевич Ханжонков, был приглашен в Министерство информации на беседу с господином Сувориным. И если по началу это вызвало некую настороженную ухмылку со стороны режиссера и владельца кинокомпании, то вот в процессе… Сказать о том, что мэтр Ханжонков вышел из строящегося здания Министерства совершенно смущенным, это ничего не сказать, ибо разговор с господином Главноуправляющим Министерства…

Александр Алексеевич всегда относился к государственным чиновникам с известной долей пренебрежения, ибо опыт подсказывал ему, что ничего, кроме раздутого самодурства, он там не сможет лицезреть. Но, то, с чем он столкнулся в реальности, совершенно перевернуло все его представления о министерстве, в сферу интересов которого входил теперь и кинематограф.