Ирина Лем - Ошибка Синей Бороды

Они бежали, и топот каблуков раздавался громовыми раскатами в высоком, пустом пространстве. Казалось, грохот присутствовал сам по себе, не зависимо от его производителей, отдельной - неодушевленной - единицей, третьим двигающимся существом. Злобным, непредсказуемым. Он нарочно пугал молодых людей, насмехался над ними, преследовал и гнал дальше, хохоча и наслаждаясь их смятением.

Когда они с разбегу выскочили на предстанционный тротуар, несказанно обрадовались и морозу, и поземке. В особенности - темноте. Здесь она, по крайней мере, не была кромешной и абсолютной, как пустота в зале. Город не подавал признаков опустошения – горели витрины, слышались звуки проезжавших машин. Провинциальный Дожон продолжал жить обычно: здесь не прошлись на ходулях роботообразные марсиане, не пролетел всеразрушающий оркан.

Неподалеку стоял слабо мерцавший фонарь, давно не менявший лампу, которая горела на последнем издыхании. Угасая, пульсировала и корчилась в агонии, вспыхивала в последнем усилии, дрожа и взывая о помощи, которую никто не собирался предоставлять.

Понятно почему - Рождественский вечер. Каждый занят своими делами, не до лампочек. Тем более, что хозяйственные магазины закрыты на два дня, а запасных нет. Дома лампы можно заменить свечами. На улице свечи зажигать не имеет смысла – из-за маломощности. Что толку им стоять на верхотуре, светить себе под нос, когда нужно внизу о пеше-ходячих и машино-едущих заботиться.

Едва отдышавшись, Жюль порывисто притянул к себе подругу. Ее голова в ушастой шапочке легла на его грудь, руки обхватили за талию. Он обнял ее в ответ, и оба затихли.

Создалось впечатление, что они едва ушли от погони в стиле Индианы Джонса. Только там герой спасался бегством от живых преследователей: немцев, арабов, зверей и предателей. Или от неодушевленных: гигантского каменного шара, водной лавины, шальных и нацеленных пуль.

Здесь пришлось бежать от невидимого глазом: сначала от дурацкой детской песенки, потом от грохота, производимого собственными ногами. Своя вина? Но разве возможно бежать бесшумно? Даже на цыпочках не получилось бы. В связи со специальной конструкцией вокзалов – акустически чувствительной. Каждый шорох увеличивается под куполом потолка в сотни децибел, превращается в раскаты...

Ну, не стоит зацикливаться на непонятном. Они с Жаннет в порядке: спаслись, отдышались, вкусили радость победы. Готовы к новым приключениям!

Которые не замедлят заявить о себе, невесело догадался Жюльен, осматривая привокзальную площадь. Она представляла зрелище чуть менее пустынное, чем станционный зал, но ничуть не более радостное.

Зрелище не вселяло оптимизма - найти хоть какое-то средство для следующего марш-броска. Ни одной машины не стояло на парковке впереди, не проехало по дороге рядом. Кроме единственного, запоздалого, от того растерянного, рейсового автобуса, который промчался мимо, сломя голову и погасив номер. Видно, торопился домой - успеть к семейному ужину.

Справа Жюль увидел огни частных магазинчиков: булочной, овощного и кондитерского, которые слишком явно и слишком безнадежно были закрыты. На листках бумаги, прикрепленных к дверям, стояло что-то написанное от руки.

Подходить читать не требовалось, Жюль на расстоянии догадался. Сообщение для постоянных клиентов. Сегодня – короткий день, завтра и послезавтра – закрыты на Рождество, затем – снова «Добро пожаловать!». Стандартная записка. К случайным и транзитным гостям города отношения не имеющая.

Слева – тоже огни. И тоже у закрытого заведения. Бар под вывеской «Две Макаки» выглядел нарядно и оригинально. Видимо, факт раннего закрытия владелец решил смягчить юмористически оформленной витриной. Здесь изображался африканский тропический лес с атрибутами европейского Рождества.

Несоответствие и противопоставление летних и зимних атрибутов выглядело забавно, эффектно. Попугайчики в разноцветных перьях и дедморозовских шапках со свисавшими помпонами на головах. Гривастый, добродушный лев, несущий подмышкой елку детишкам. Зебра в шкуре не из черных полосок, а из разноцветных серпантинов.

И заглавные герои – две обезьяны, сидящие на перевязанных лентами коробках с подарками, чокающиеся рюмками с шампанским. Причем, рюмки очень ловко держали ногами, а руками обнимались. Две макаки – радостные, как сиамские близнецы после разделительной операции.

Почему-то от чужого веселья, по-звериному ненастоящего, Жюлю стало не по себе. Он даже обиделся на название. Показалось, это откровенный, насмешливый намек: две макаки – они с Жаннет. Две бездумные обезьяны, несчастливым случаем занесенные из отлично освещенного, густо населенного, празднично звучащего, выглядящего и пахнущего Парижа в сумеречные, безмолвные, безлюдные джунгли Дожона. Из которых не знают, как выбраться.