Византийское искусство пользуется «естественными» линиями и красками. Но эти элементы оно из материальных преобразует в духовные. Линия и цвет в византийском искусстве становятся таинством, потому что призваны выразить таинственный мир духа. Вот почему они перестают быть «естественными». Как слова, используемые для обозначения материальных понятий, становятся духовными, когда выражают таинственные духовные мысли, так же линии и краски в византийском искусстве …
В Православии всё духовно, духовно по–настоящему. Вот почему Достоевский в разговоре с одним своим другом европейцем сказал, что мы, православные, можем понять вас, европейцев, — ваши мысли и чувства, а вы нас не можете понять. Мы — православные, а православное сердце может понять всё.
Духовный характер Православия выражается в обряде и церковных искусствах: архитектуре, иконописи, музыке, гимнографии и других. Эта религия направлена к внутреннему человеку, который верит, просвещается по восходящей, утончается, из телесного делается духовным и приобретает «духовные очи» и «духовные уши». Поэтому Достоевский так и сказал.
Вышесказанные слова, возможно, помогут читателю понять «безвестная и тайная» византийского искусства, хотя этим вещам и нельзя научиться, если не пережить их самому тем или иным образом. Для человека, который имеет веру, они становятся жизнью. В противном случае, всё это остаётся лишь сухим познанием и мёртвой буквой. Это не знания, которые можно постичь внешним изучением. Непосвящённый не может войти в мир таинства. Нужно иметь развитые духовные чувства, чтобы быть в состоянии уловить духовные звуки, воспринять духовные образы. «Жизнь во Христе, — говорит один святой, — освобождает от вещественности то, что проходит через двери зрения и слуха».
«Ваши речи утомительны, — возможно, скажут мне некоторые. — Мы хотим знать конкретно, что такое византийское искусство и где находятся его лучшие образцы». Таковым отвечу, что эту информацию можно найти в справочниках и других специальных изданиях. Однако, если у тебя нет основания, эта информация будет для тебя бесполезна. Ты всё равно ровным счётом ничего не приобретёшь кроме поверхностных знаний, не имеющих никакой ценности. Трудно двумя–тремя статьями ввести в этот мир человека, особенно современного человека, который во всём ищет готовые рецепты и привык всё познавать головой без участия сердца.
Итак, пусть читатель знает, что предмет, о котором мы взялись рассуждать, не укладывается в привычные рамки и не познаётся обычными методами. Византийская живопись не имеет ничего общего с другой, мирской, живописью. Одна — духовная и литургийная, другая — плотская, вещественная, изобразительная. Между ними — великая пропасть. И мы должны знать, что духовно мы не готовы к её восприятию. Телесными чувствами нельзя ощутить вещи, «сокрытые в таинстве», даже если ты самый мудрый человек на земле, богатый знанием и мудростью мира сего. Это то, что, по словам Христа, Бог утаил «от премудрых и разумных и открыл… младенцам». Младенец — это человек, который чист и не заражён ненужной премудростью, тот, кто не привязан к материальному, как устрица, прилепившаяся к волнорезу, но имеет очи, открытые внутрь себя…
Византийское искусство непонятно, потому что многие, увы, даже некоторые византологи, подходят к нему с мерками древнегреческого или итальянского искусства эпохи Возрождения.
Если тебе нужна телесная красота, то лучше не ищи её в византийском искусстве. Если тебе нужна перспектива или другие впечатляющие эффекты, то здесь ты их не найдёшь. Если тебе нужен натурализм, то поищи его в другом месте. Но тому, кто видит и чувствует, византийское искусство покажет то, что живописнее натурального, важнее, чем перспектива или другие эффектные, но тщетные ухищрения. Это искусство прекраснее, чем обычная красота.
Тот, кто стремится найти в искусстве привычную красоту, перспективу, анатомические пропорции и т. п., ещё не понял одну очень важную вещь: для чего в живописи нужно то, что не имеет отношения к духу? Всё это ненужно и суетно. Насколько умеренность полезна телу, настолько она полезна и духу. Мы наполняем наше духовное чрево тысячью ненужных вещей. Простота — всегда признак истинности. А мы думаем подчас, что, чем сложнее вещь, тем она лучше.
Современный человек часто не в состоянии испытать настоящее чувство из‑за того, что утратил свою непосредственность. Вот почему он не может почувствовать простое и чистое произведение искусства. Такой человек похож на потерявшего вкус. Он уже не может почувствовать сладость простой родниковой воды, ему нужны напитки, вызывающие опьянение, чтобы пробудить его замутившийся вкус.
Читать дальше