Суламифь Мессерер - Суламифь. Фрагменты воспоминаний

Надо сказать, критика Моисеева не щадила. Так, постановку «Футболиста» назвали «формалистической». «Три Толстяка» принесли ему не только большой успех у публики, но и признание критиков.

К слову, как четко видится мне из нашего сегодня, обвинения в формализме Моисеев получал за то, что пытался открыть классические створы балета для новых, современных сюжетов. С этой целью он искал свежую лексику. Отсюда у Игоря азарт Пролеткульта, цитаты из мюзик-холла, обожаемый им гротеск, танцевальные номера, напоминающие ожившие плакаты «Окон РОСТА» Маяковского.

Пик новой балетной эстетики в середине 30-х годов пришелся на «Трех Толстяков». Это была не только сказочная феерия, но и цирк, народные танцы, эстрадная пантомима – все, вместе взятое.

И в то же время спектакль оставался балетом, и очень талантливым! Причем с яркой социальной подкладкой. Добро олицетворял как всегда размытый в своей необозримости народ. На зло прямо указывали пальцем: богачи, буржуи, заевшиеся Толстяки.

Впрочем, разве не талантливы все постановки Моисеева? А какой необыкновенной была сцена подготовки к пиру у Толстяков, в которой участвовали сто детей-поварят!

Сочинял Моисеев, помню, очень медленно, двадцать раз возвращаясь к одному и тому же, если хоть самая малость не удовлетворяла его. Очень он щепетильный… Предпочитал повторить всю картину с самого поднятия занавеса, «от печки», а не только куски, требовавшие улучшения. «Давайте снова! Все снова!» – реплика Игоря тех дней. Признаться, я не любила начинать все сначала, когда силы уже не те. Но приходилось, ничего не поделаешь…

Во время подготовки к спектаклю неожиданно трудной для меня оказалась сцена, в которой Суок, входя во дворец Трех Толстяков, изображала куклу. То есть, как и в «Коппелии», девушка притворялась куклой. Мне хотелось найти иной рисунок роли, чтобы новая кукла отличалась от той, которую я играла в «Коппелии».

Суок

Это мне долго не удавалось. В то время балетные нередко обращались за помощью к театральным режиссерам. Например, Гельцер готовила роль Тао Хоа в «Красном маке» с великим актером МХАТа Иваном Москвиным, женатым на ее сестре. Мне тоже повезло: на помощь всегда мог прийти брат Азарий, к тому времени уже поставивший немало драматических спектаклей. Я рассказала ему, что хотела бы найти свежий внешний рисунок куклы.

– А ну-ка, – велел Азарий, – встань в такой позе. – Он слегка закруглил перед собой руки и начал покачиваться на прямых ногах, будто чертик на пружинке. Моисееву понравилось.

На премьере зрители от души аплодировали моей кукле в режиссуре Азария. Позже находка перекочевала в «Коппелию» и потихоньку разошлась по миру. Теперь иногда сижу на какой-нибудь «Коппелии» в Лондоне или в Брюсселе и глазам не верю: вот они, эти руки Суок, придуманные Азарием Азариным в «Трех Толстяках»!

Моим партнером в «Толстяках» стал великолепный Александр Руденко.

«Три Толстяка»

Асаф в спектакле исполнял потрясающий номер – он танцевал Продавца воздушных шаров. Помните это место в бессмертном романе-сказке Олеши?

«…Он летел над городом, повиснув на веревочке, к которой были привязаны шары. Высоко в сверкающем синем небе они походили на волшебную летающую гроздь разноцветного винограда.

– Караул! – кричал продавец, ни на что не надеясь и дрыгая ногами.

На ногах у него были соломенные, слишком большие для него башмаки. Пока он ходил по земле, все устраивалось благополучно. Для того чтобы башмаки не спадали, он тянул ногами по тротуару, как лентяй.

А теперь, очутившись в воздухе, он не мог уже прибегнуть к этой хитрости…»

Именно эту сказочную картинку точно воссоздавал Асаф. Шарики влекли его в небо, он взлетал и опускался, боролся с неукротимой подъемной силой, пока не плюхался вниз, прямо в торт к Толстякам. Незабываемо!

Асаф – Продавец шаров

Почему у нас не было тогда видео?! – не устаю сокрушаться я. Сам Чарли Чаплин мог бы позавидовать Асафу.

Юрий Олеша ходил к нам в Большой на все репетиции. Чувствовалось, как трепещет он над своим детищем. Запомнился он мне скромным и тихим, словно красна девица, но именно эта скромность странным образом окружала его неким панцирем неприступности. Заговорить с Олешей никто из нас не решался. «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – и все. Молчаливое обожание.