Грейл Маркус - Следы помады. Тайная история XX века

??? Что такое ДАДАяма???

ДАДАяма находится

На расстоянии двойного сальто

от железнодорожной станции

Hic salto mortale ⁄

Теперь или никогда ⁄

ДАДАяма заставляет

Кровь вскипать словно она

Приводит в ярость простой люд

В плавильном котле ⁄

(отчасти это арена боя быков – отчасти это митинг

Красного Фронта – отчасти это

Национальная Ассамблея) —

½ позолоты – ½ посеребрённого железа

плюс добавочная стоимость

––= Повседневная жизнь

∞

Повторяя друг друга через полвека, Костелло и Меринг ставят вопрос, из которого получилась эта книга: будет ли ошибкой называть миг Sex Pistols крупным историческим событием – и что тогда такое вообще история? Является ли историей всего лишь цепочка событий, лежащая за тем, что может быть взвешено и замерено, – новые организации, новые карты, новые правители, новые победители и проигравшие – или, может быть, история – это ещё и то, что остаётся от тех мгновений, от которых вроде бы ничего не должно остаться, ничего, кроме тайны призрачных связей между людьми, разделённых временем и местом, но почему-то говорящих на одном языке? Найти ту важную зацепку, почему и Меринг, и Костелло говорят о железнодорожной платформе и кровяном давлении? Совпадение обычных выражений может быть случайностью, но может указывать и на настоящее родство. Двое говорят об одном и том же, подбирают те же слова, чтобы зацепить самое важное, – такое может оказаться совсем не случайным. И если тот язык, на котором они говорят, тот импульс, который они озвучивают, имеют своё историческое развитие, не могут ли они поведать совсем другую историю, отличную от той, которую мы знали всегда?

Вопрос

Вопрос этот слишком обширен, чтобы браться за него сейчас, – его следует оставить, пока он окончательно не сформируется. Но за ним стоит музыка; слушая сегодня записи Sex

Pistols, не кажется ошибкой перепутать их с важным историческим событием. Слушая песни ‘Anarchy in the U.K.” и “Bodies”, альбом Элвиса Костелло “This Year’s Model”, песни “Complete Control” The Clash, “Boredom” The Buzzcocks, “Oh Bondage Up Yours!” и альбом “Germfree Adolescents” группы X-Ray Spex, песни “Wake Up” Essential Logic, “Fairytale in the Supermarket” The Raincoats, альбом “Chairs Missing” группы Wire, “Never Been in a Riot” The Mekons, “An Ideal for Living” и альбом “Unknown Pleasures” группы Joy Division, “Once upon a time in a living room” The Slits, песни ‘At Home He’s a Tourist” и “Return the Gift” группы Gang of Four, “Kerb Crawler” группы Au Pairs, “U” Kleenex и (после того, как корпорация Kimberly-Clark вынудила группу сменить название) “Split” и “Eisiger Wind” Liliput, альбом группы The Adverts “Crossing the Red Sea with the Adverts” (на его обложке можно увидеть мазню вокруг фотоколлажа посередине, на котором изображён билборд на фоне многоэтажки с надписью казённого вида: «Земля, где течёт молоко и мёд»; милленаристский [1] Милленаризм (лат. millenium – тысячелетие) – религиозное учение о тысячелетнем царствовании Христа на Земле, которое должно наступить после его пришествия и победы небесных сил над силами зла (здесь и далее в постраничных сносках – примеч. перев.). звук с самого начала ведёт слушателя то ли в землю обетованную, то ли на сорок лет в пустыню) – слушая всё это сейчас и особенно сборник “The Roxy London WC2 (Jan – Apr 77)”, плохо записанный концертный альбом, где помимо застольных разговоров и бьющегося стекла на заднем фоне можно расслышать разные группы ораторов, у которых и в мыслях не было собирать группу до того момента, как Джонни Роттен объявил себя антихристом, – слушая все эти крохи наследия, ныне изгнанные в бросовые лотки музыкальных магазинов, на полки с уценённым товаром, на распродажи коллекций или на блошиные рынки, – я трепещу от того, какой же хорошей была эта музыка, и она ничуть не изменилась.

Что осталось неизменным в этой музыке, так это желание изменить мир. Желание естественное и простое, но оно запечатлевает историю фантастически сложную – как сложен круговорот тех ежедневных поступков, на которых зиждется мир. Это желание начинается с требования жить не как объект, но как субъект истории – жить так, как будто что-то действительно зависит от действий отдельного человека – и это требование выходит на простор. Проклиная Бога и государство, работу и досуг, дом и семью, секс и игру, публику и саму себя, музыка ненадолго сделала возможным обращение с этими понятиями не как с естественными явлениями, а как с идеологическими нагромождениями: с тем, что было однажды сотворено, а значит, с тем, что можно изменить или с чем вовсе можно покончить. Стало возможным увидеть эти вещи как дурные шутки, а в свете музыки это казалось ещё большей шуткой. Музыка становилась тем «нет», которое превращалось в «да», а затем снова в «нет» и снова в «да»: ведь истины нет, кроме нашего убеждения в том, что мир, принятие которого требуется от нас, является ложью. И если ничто не было истиной, то всё было возможно. И в этой поп-среде, на арене, содержащейся обществом во многом с целью порождения и распространения символов, в единственной среде, где у такого человека, как Джонни Роттен, не было шанса быть услышанным, все правила исчезли. В неслыханных ранее в поп-музыке нотах содержались требования, которые поп-музыка ещё никогда не предъявляла.