Фриц Штеге - Музыка, магия, мистика

Была измерена широкая область ирреального, трансцендентного мира звуков – человек в его отношении к «настроенной на музыку» жизни и к «гармонично упорядоченному» внешнему миру. Он сам, если верить Вальтеру Блюме [34], предстает «музыкальным инструментом», созданным по правилам золотого сечения: предплечье как средняя пропорциональная величина между плечом и рукой, соответствуя большой терции в таком же соотношении между малой терцией и квинтой, наглядно изображено в пентаграмме как знаке изгнания дьявола.

В завершение этой части следует привести еще один интересный пример «латентной» музыки человеческого организма. В «Институте гармонических исследований – Германская секция» (основывающемся на идеях Ганса Кайзера) «был проведен гармонический анализ профилей черепов» [69]. Автор, Рудольф Хаазе, используя рентгенограммы и опираясь на соответствующие работы В. Бергенхоффа и В. Хоблера, рассматривает закономерности в строении черепов. Указанные в этих работах точки измерения были соединены линиями, и эти линии подверглись гармоническому анализу. Оказалось, что из пропорций, полученных в результате сравнения различных длин, чаще всего встречается соотношение квинты (2:3). На втором месте стоит большая секунда, которая в современной музыке тесно связана с квинтой (V + II = квинтсекстаккорд). При сопоставлении тех же величин, полученных при измерении черепа мужчины и женщины, было установлено, что у женского пола «преобладают» малые терции и малые сексты, у мужского – наоборот, соответствующие большие интервалы. Автор заключает: «Таким образом, самый удивительный и самый важный результат проведенного нами анализа состоит в том, что известный на протяжении многих столетий способ обозначения обеих тональностей в западноевропейской музыке – минорная (мягкая, женская) и мажорная (резкая, мужская) – пригоден и для обозначения признаков, установленных чисто медицинским и естественнонаучным путем, т. е. половых различий в профиле черепа».

Удивление этим результатом представляется преждевременным, пока не получено доказательство того, что у примитивных народов, у которых отсутствует западноевропейское понимание музыки, другой профиль черепа, и, стало быть, он имеет другие точки измерения. Изменился ли музыкальный вкус в связи с модификацией профиля черепа и, как следствие, предпочтением других интервалов? Относятся ли результаты гармонического анализа исключительно к профилям черепа человека или же распространяются также и на животных (человекообразных обезьян)? И кто осмелится утверждать, что если бы удалось установить размеры черепа первобытного человека, жившего в доисторическую эпоху, то это позволило бы определить, как он воспринимал интервалы? Какими бы ценными ни казались эти исследования, все же, наверное, предстоит еще пройти долгий путь, прежде чем гипотеза превратится в безупречный в научном отношении постулат.

Мы увидели, что человек подвергается музыкальному воздействию со стороны окружающего мира, которое мы трактуем как первичные импульсы к возникновению нашей музыки. Эти первичные импульсы повсюду на земле одинаковы, даже если они получили разное звуковое выражение у разных людей и народов в зависимости от форм и условий их жизни.

Но и эти многочисленные первофеномены «латентной» музыки, существующие в рамках земного пространства, – не причины, а следствия более высоких духовных явлений, истоки которых скрываются в космосе, в тайне гармонии сфер.

Врач держит в вытянутой руке скрипку, и его взгляд, тусклый и опустошенный, скользит по ней так, словно он видит инструмент впервые. Она похоже на тело женщины. Вот стройная, гибкая шея, вот туловище, разделенное слишком сильно затянутым поясом на две половины – и зачем только старые мастера увенчивали свое произведение искусства львиной головой?

– Когда я поднимаю смычок, жалуется и поет пойманная душа чужой женщины. Ее звуки веселят и возвышают, очаровывают в глубинах блаженства и отталкивают слушателей – быть может, они тоже умеют убивать, – быть может…

– Почему ты не играешь дальше?

Врач безвольно двигает головой в такт звучанию слов, глаза едва ли видят погруженного в свои мысли музыканта, друга – там у рояля. Короткие неуклюжие пальцы упрямо впиваются ногтями в клавиши, бесформенная голова склонилась, прислушиваясь, лежащие прядями локоны спадают на лоб, а широкий рот раскрывается в улыбке, которая могла означать как насмешку, так и веселое настроение. Но глубоко посаженные темные глаза излучают тепло.