Алексей Добряков - Уличные песни

В любви и ласке время незаметно шло.
Но день настал — и кончился твой срок.
И у причала, где провожал я,
Мелькнул прощально твой платок.

С твоим отъездом началась болезнь моя.
Туберкулез проходу не давал.
По актировке — врачей путевке —
Я край колымский покидал.

Немало лет меж нами пролегло с тех пор…
А поезд все быстрее мчит на юг.
И всю дорогу молю я Бога
С тобою встретиться, мой друг.

Огни Ростова тихий снег слегка прикрыл,
Когда к перрону поезд подходил.
Тебя, больную, совсем седую,
К вагону сын наш подводил.

Так здравствуй, поседевшая любовь моя!
Пусть кружится и падает снежок
На берег Дона, на ветки клена,
На твой заплаканный платок.

Мы бежали по тундре, по широким просторам,
Там, где мчится курьерский Воркута-Ленинград,
Мы бежали из зоны, а за нами погоня —
Кто-то падал убитый, и кричал комендант.

По тундре, по стальной магистрали,
Где мчится скорый Воркута — Ленинград…
По тундре, по стальной магистрали,
Там мчится скорый Воркута — Ленинград.
Дождик капал на рыло и на дуло нагана.
Вохра нас окружила: «Руки вгору!» кричат.
Но они просчитались — окруженье разбито,
Нас теперь не догонит револьверный заряд.

Мы бежали с тобою зеленеющим маем,
Когда тундра одета в свой прекрасный наряд.
Мы ушли от погони. Мы теперь на свободе,
О которой так много в лагерях говорят.

В эту темную ночку я опять в одиночке
Перед совестью чистый, но законом распят.
Предо мной, как икона, ненавистная зона.
А на вышке все тот же распроклятый солдат.

По тундре, по стальной магистрали,
Где мчится скорый Воркута — Ленинград…
По тундре, по стальной магистрали,
Там мчится скорый Воркута — Ленинград.

Это было весною, в зеленеющем мае,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны — покати нас шаром!

По тундре, по широкой дороге,
Где мчит курьерский Воркута-Ленинград,
Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и криков солдат.
Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север — каждый хочет в свой дом.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный — ног не чуя, бредем.

Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана.
Лай овчарок все ближе, автоматы стучат.
Я тебя не увижу, моя родная мама,
Вохра нас окружила, «Руки вгору!» кричат.

В дохлом северном небе ворон кружит и карчет.
Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.
Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
У всех дети как дети, а ее — в лагерях.

Поздно ночью затихнет наш барак после шмона.
Мирно спит у параши доходяга-марксист.
Предо мной, как икона, вся запретная зона,
А на вышке все тот же ненавистный чекист.

По тундре, по широкой дороге,
Где мчит курьерский Воркута — Ленинград,
Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и криков солдат.

А на дворе чудесная погода.
Окно откроешь — светит месяц золотой.
А мне сидеть еще четыре года.
Ой-ой-ой-ой! — как хочется домой.

А вот недавно попал я в слабосилку
Из-за того, что ты не шлешь посылку.
Я не прошу того, что пожирнее,
Пришли хотя бы черных сухарей.

А в воскресенье сходи-ка ты к Егорке.
Он по свободе мне должен шесть рублей.
На три рубля купи ты мне махорки,
На остальные черных сухарей.

Да не сиди с Егоркой до полночи —
Не то Егорка обнять тебя захочет.
А коль обнимет, меня не забывай
И сухарей скорее высылай.

Итак, кончаю. Целую тебя в лобик,
Не забывай, что я живу, как бобик.
Привет из дальних лагерей
От всех товарищей-друзей.
Целую крепко-крепко. Твой Андрей.

Помню ночку темную, глухую
На чужом скалистом берегу.
По тебе, свобода, я тоскую
И надежду в сердце берегу.

Помню годы, полные тревоги,
Свет прожекторов ночной порой.
Помню эти пыльные дороги,
По которым нас водил конвой.

На которых день и ночь звучали
Частые тяжелые шаги.
Разве ты забыл, как нас встречали
Лагерей тревожные свистки?!