Юлиан Семенов - Отчаяние

– Вы поразительно сохранили язык, – задумчиво сказал Иванов. – У вас прекрасный русский, нашим бы нынешним чекистам так говорить, как старая гвардия...

– Вы записываете наш разговор? – спросил Исаев. – Или в этом нет нужды, внесете мои ответы в протокол допроса по памяти?

– Будет вам... Меня-то не считайте монстром, как не стыдно...

– Стыдить меня не стоит, Аркадий Аркадьевич... В камере сижу я, а не вы... Про запись я спросил вот почему: стоит ли реанимировать царские вицмундиры? Ну ладно, отменили «командиров» и вернули «офицеров», лампасы, золотые погоны... Допускаю, в сорок третьем надо было думать о той части страны, которую предстояло освобождать... А там в каждом городе выходили собственные нацистские газеты, которые редактировали наши люди, работала русская полиция, агентура, свои палачи, лютовали свои подразделения СД; надо было продемонстрировать тем, кто прожил в оккупации годы, что мы от комиссаров отступили к прежней России; компромисс; отсюда, как я понимаю, замена института комиссаров на «замполитов»... Но зачем сейчас гражданских чиновников одевать во все царское? Вам сколько лет, Аркадий Аркадьевич?

– Тридцать семь, – ответил тот несколько рассеянно, стараясь, видимо, скрыть раздражение.

– Значит, помните форму царских жандармов? Милиционеры одеты именно в жандармскую форму! Только что без аксельбантов... Вы, кстати, читали в книгах по истории, что главным лозунгом солдатской массы в семнадцатом году был «Бей золотопогонников!»?

– Золотопогонниками были дворяне, – возразил Иванов. – Мой отец из бедняков, Всеволод Владимирович. Так что речь надо вести не о форме, но о содержании.

– Генерал Шкуро из крестьян. Сотрудник Гиммлера генерал Краснов был сыном сельского учителя, да и нацист Бискупский, генерал царя, тоже из разночинной семьи.

– Нет, – вздохнул Иванов, – ничем я вам не смогу помочь, ежели вы такое несете, честное слово... Я вас слушаю с интересом, мотаю на отсутствующий ус, но если мы остановим всю эту уличную толпу и я разрешу вам высказать то, что вы только что говорили мне, вас втопчут в асфальт.

...В ресторане «Москва» они устроились возле окна; вид на Кремль был ошеломляющим; Исаев нашел глазами те окна в «Национале», где жили Ильич и Надежда Константиновна; Каменев жил этажом выше, рядом с ним был приготовлен двухкомнатный номер для Троцкого, но наркомвоенмор сразу же перебрался в свой поезд, который сделался его штабом, – вплоть до конца двадцатого мотался по фронтам: в номере жили его жена Наталья Седова и сыновья Сережа и Лев.

– Я предлагаю меню, – сказал Иванов, разглядывая наименования блюд, написанные на шершавой серой бумаге от руки. – Закуска: селедка с картошкой, две порции икры и балык. Сборную солянку будете? Не забыли, что это такое?

– Я просто не знаю, что это такое, – ответил Исаев. – В Москве и Питере такого в мое время не было, во Владивостоке подавали все больше рыбные блюда.

Иванов поднял глаза на Исаева, в них было сострадание:

– Тогда обязательно угощу сборной солянкой... Это наше, типично русское... Потом возьмем рыбу «по-монастырски», тоже из серии забытых блюд, так сказать, золотопогонных... Традиционная еда, наша, не «деваляй» какой или «шнитцель»... Русская кухня вполне может соревноваться с французской, и не только соревноваться, но и победить... Это я вам – за вицмундиры, – рассмеялся Иванов, – под ребро, чтоб знали, на что замахиваетесь... «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь» – формула отлита в бронзу...

Исаев хотел сказать, что помнит ярость Ильича, когда Сталин предложил включить Украину, Закавказье, Белоруссию и Туркестан в состав РСФСР, автоматически подчинив их Москве; Ленин ярился так, как умел яриться только он – открыто, с гневом: не включение в РСФСР, а добровольное соединение, с правом выхода из Союза! Не имперское поглощение, а братское соединение народов, освобожденных Революцией. Нет, этого ему говорить нельзя, я и так сказал слишком много, подумал он, но я должен был сделать нечто, чтобы – в свою очередь – раскачать этого «Аркадия Аркадьевича»; разгневанный человек чаще открывается, а мне нужно хоть в малости понять его, я хожу в потемках, они меня запутали, я ничего не понимаю, такого со мною не было еще... Однако Иванов открылся сам. После того как официантка убрала стол и поинтересовалась, что «дорогие гости» возьмут на «третье» (единственное слово, что осталось от моих времен, подумал Исаев; на Западе это называют «десерт»; мы во время революции «третьим» называли компот), генерал заказал мороженое с вареньем и кофе, дождался, пока официантка отошла, достал из кармана фотографию и протянул ее Исаеву: