Юлиан Семенов - Экспансия – II

Штирлиц дождался, когда свет в окнах погас, и сразу же вошел в подъезд дома. «В аргентинских подъездах – испанские запахи, – отметил он машинально, поднимаясь по деревянным ступеням винтовой лестницы, – оливковое масло, кофе и жареные чулос 51, очень аппетитно».

Остановившись возле двери Кемпа, он отчего-то потрогал костяшку, которую повязала ему на руку Канксерихе, прислушался к тишине, царившей в квартире, усмехнулся, подумав, какие слова говорит сейчас этой несчастной толстухе Кемп, укладывая ее в кровать, и нажал на кнопку звонка.

«Он может не открыть цепочку, – подумал Штирлиц, – с него станется». Прикоснувшись ладонями к двери, он ощутил тепло старого дерева; жара все эти дни стояла по-настоящему летняя, январская. «Ничего, – сказал он себе, – если он не откроет даже после того, что я ему скажу, я высажу дверь, сил теперь хватит, индианка собрала меня, спасибо, индианка, ты добрая волшебница, я вновь ощущаю продольные мышцы спины, так было раньше, когда я выходил на корт, чтобы выиграть». Он отчего-то вспомнил подвал гестапо, куда его привел Мюллер, разложенные на столике шприцы и щипцы – орудия пытки должны быть примитивными и понятными, только тогда это пугает, – и того молодого эсэсовца, который был дежурным по коридору. За два года до этого он играл с ним против группенфюрера СС Поля, начальника хозяйственного управления РСХА. Молодой эсэсовец слишком уж подхалимски подыгрывал высокому начальнику, тот разгневался, Штирлиц с большим трудом спас его от разжалования, и отец эсэсовца привез в подарок цветы и ветчину, сказав, что семья всегда будет благодарна господину фон Штирлицу. А когда Мюллер посадил Штирлица в подвал, тот молодой эсэсовец перебросил в камеру записку с просьбой съесть ее по прочтении: «Если вы на допросе не будете говорить, что мой папа присылал вам подарки, я стану бить вас вполсилы»...

– Кто? – голос Кемпа был глухим, и в нем явно чувствовался испуг.

– От сеньора Каверича, – ответил Штирлиц; он знал, что этот усташ возглавлял одно из подразделений безопасности в особо секретном конструкторском бюро профессора Танка. – По срочному делу.

Штирлиц не очень-то изменил голос, просто говорил, покашливая, с аргентинским акцентом, который сразу же отличим от настоящего испанского.

Лязгнула цепочка, дверь приоткрылась. Кемп, машинально протянув руку за пакетом, хотел было что-то сказать, но, увидев Штирлица, не смог скрыть ужаса.

Штирлиц легко распахнул дверь, вошел в темную прихожую и тихо спросил:

– Надеюсь, вы один?

– Нет, – так же тихо, чуть не шепотом, ответил Кемп, – у меня друзья... Три человека... Они укладываются спать... Сейчас я их позову, я приглашу их сюда...

– Я пришел к вам без зла, – усмехнулся Штирлиц. – Не тревожьте друзей, давайте пройдем куда-нибудь, где можно пошептаться...

– Нет, нет, приходите завтра, Брунн. Сегодня я не могу...

– Полноте, Виккерс, вы что так испугались? Есть основания бояться меня?

Кемп метнулся взглядом в зрачки Штирлица, когда тот произнес его настоящую фамилию; обернувшись, странно-заискивающе крикнул в темноту:

– Я сейчас вернусь, через пять минут!

– Ну-ну, – Штирлиц усмехнулся. – Страхуетесь?

Кемп снова впился кроличьим взглядом в его зрачки, а потом как-то по-звериному, выбросив перед собой руку, бросился на Штирлица, успев -за мгновение – ощупать его карманы: оружия не было. Глаза Кемпа сразу же обрели нормальное выражение, в них не было уже испуганной, чисто животной затравленности.

– Идите вперед, – сказал Кемп. – Вас не будет шокировать, если мы поговорим на кухне?

– Отнюдь. Тем более, если вы уже успели ее оборудовать так же, как в Мадриде, на немецкий манер.

– Не успел, – ответил Кемп и включил свет; изразцовый пол (белое с голубым, цвета Андалусии), разностильный гарнитур, старая плита с потрескавшейся эмалью – полное ощущение временности быта. – Я сейчас вернусь, присаживайтесь.

– Повторяю, я к вам не со злом, Виккерс. Не надо ходить за пистолетом, нет смысла... Впрочем, если вам так удобнее, – валяйте, я подожду.

– Да, мне так удобнее, – ответил Кемп и вышел.

«Только бы он не сбежал, – подумал Штирлиц. – Задушит толстую дуреху, запрет меня с ней на ключ, вот и прыгай из окна, очень весело. А что, вполне может, страх подвигает человека на непросчитываемые поступки».

Кемп, однако, вернулся. В кармане его легкого шлафрока явственно топырился пистолет.

– Ну, пожалуйста, – сказал он, сунув руку в тот карман, где лежало оружие. – Я весь внимание.