Юлиан Семенов - Бомба для председателя

– Он произвел на меня впечатление бодрячка, – повторил Ульм, – шутил: «Вы все – акулы империализма...» Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что «чувствуешь себя завернутым в целлофан – полная некоммуникабельность».

– Он сказал вам, что не смог бы здесь жить?

– Да. Он так говорил.

– Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину?

– Для меня это было полной неожиданностью.

– Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу.

– Хорошо.

– И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день.

– Хорошо.

– Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым – тоже пишите.

– Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: «Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать – без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем». Ну и еще что-то в этом роде.

– Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече?

– Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни.

– Напишите мне ее адрес и телефон.

– У нее нет телефона, она живет в общежитии.

– Адрес?

– Нойерштадт, семь. По-моему, на третьем этаже. Ее там все знают.

Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания.

– Девятнадцатого мы уговорились о встрече – это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор... Мы выпили кофе...

– Где вы увиделись?

– В «Момзене».

– В какое время?

– В пять часов.

– Кто платил за кофе?

– Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что-нибудь случилось?

Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением:

– Где вы были последнюю неделю?

– Дня два я сидела у себя... Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся.

– Ага... Ну понятно. Транзисторы-то хоть возите с собой?

– У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли – Рэй Конифф, а потом «поп-мьюзик». А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие-нибудь неприятности. Надоело... Пугают гибелью от бомбы, пугают гибелью от русских, пугают гибелью от таяния льдов и загрязнения атмосферы...

Берг рассмеялся.

«Прекрасное доброе животное... Тот, кто на ней женится, будет самым счастливым человеком, – подумал Берг. – Она отплатит за нежное чувство привязанностью на всю жизнь».

– Ну хорошо, – сказал он, – пошли дальше... Если хотите курить – курите. Я, в общем-то, всем запрещаю курить. У меня язва... Жую протертые котлетки и боюсь табачного дыма...

– Вы похожи на Спенсера Тресси, вам говорили?

– Говорили. Он приезжал ко мне, когда они снимали «Нюрнбергский процесс». Славный старик.

– И вы тоже очень славный.

– Что?!

– Я говорю, что вы тоже очень славный старик. Сейчас совершенно невозможно иметь дело со сверстниками. Их интересует только социология, Маркузе и Режис Дебрэ. Только ваше поколение умеет понимать женщину. Нет, я не психопатка, я просто всегда говорю то, что чувствую. Знаете, я очень смеялась, когда прочитала у Франса – «думающая женщина». Таких нет. Есть женщина чувствующая и нечувствующая...

– Пойди вас разбери, – неожиданно для самого себя сказал Берг и почувствовал, что краснеет.

– Прокурор, вы девственник?.. – спросила Урсула.

– Сколько вам лет, Урсула? – перебил ее Берг.

– Двадцать.

– Можно задать вам нескромный вопрос, не относящийся к нашей беседе?

– Я знаю, о чем вы хотите спросить. Да, да, в пятнадцать. Меня поторопили. Да и я не очень-то хотела стоять на месте. Я никого не виню. Я понимаю вас, вы правы. Мы обвиняем ваше поколение, но сами тоже хороши... Но ведь мы ничего не можем изменить: идеи – ваши, танки – ваши и бомбы – ваши. Нам остается только болтать и рвать мясо руками. А этот красный мне очень понравился. Он мужчина, настоящий мужчина...