Степан Писахов - Ледяна колокольня

Да ты, гостюшко, домой не торопись, погости. Моя баба и тебе рубаху сошьет из Мамаихинова платка. Носи да встряхивай – и стирать не надо, и износу не будет, и мне верить будешь.

Пошел я на охоту, еды всякой взял на две недели. По дороге присел да в одну выть все и съел. Проверил боевы припасы – а всего один заряд в ружье. Про одно помнил – про еду, а про друго позабыл – про стрельбу.

Ну, как мне, первостатейному охотнику, домой ни с чем идтить? Переждал в лесу до утра.

Утром глухари токовать почали, сидят это рядком. Я приладился – да стрелил.

И знашь, сколько? Пятнадцать глухарей да двух зайцев одной пулей! Да еще пуля дальше летела да в медведя: он к малиннику пробирался.

Медведя, однако, не убило, он с испугу присел и медвежью болезнь не успел проделать – чувства потерял! Я его хворостинками прикрыл, стало похоже на муравейник и вроде берлоги.

Глухарей да зайцев в город свез, на рынке продал. А в город министер приехал. Охота ему на медведя сделать охоту.

Одиновы министер уже охотился. Сидел министер в вагоне, у окошка за стенку прятался. Медведя к вагону приволокли, стреножили, намордник надели. Ружье на подпорку приладили. Министер-охотник за шнурочек из вагона дернул да со страху на пол повалился. А потом сымался с медведем убитым. В городу евонну карточку видел.

Министер вроде человека был и пудов на двенадцать. Как раз для салотопенного завода.

Вот этому «медвежатнику» я медведя и посватал. Обсказал, что уже убит и лежит в лесу.

Ну, всех фотографов и с рынку и из городу согнали, неустрашимость министеровску сымать. К медведю прикатили на тройках. Министер в троешный тарантас один едва вперся. Вот вытащился «охотник»! А наши мужики чуть бородами не подавились – рот затыкали, чтобы хохотом не треснуть. Взгромоздился министер на медведя и кричит:

– Сымайте!

А я медведя скипидаром мазнул по тому самому месту. Медведь как взревет, да как скочит!

Министера в муравьину кучу головой ткнуло. Со страху у министера медвежья болезнь приключилась. Тут и мы, мужики, и фотографы городски, и прихвостни министеровски – все впокаточку от хохоту, и ведь цельны сутки так перевертывались: чуть передохнем, да как взглянем – и сызнова впокаточку!

А медведь от скипидару да от реву министерсково, да от нашего хохоту так перепугался, что долго наш край стороной обходил.

А на карточках тако снято, что и сказывать не стану. Только с той поры как рукой сняло: перестали министеры к нам на охоту приезжать.

Еще скажу, как я в первой раз поехал по железной дороге.

Было это в девяносто… В том самом году, в кольком старосты Онисима жона пятерню принесла, и все парней, и имя им дала всем на одну букву – на «мы» Митрий, Миколай, Микифор, Микита да Митрофан. Опосля, как выросли, разом пять в солдаты пошли. А опосля солдатчины староста Онисим пять свадеб одним похмельем справил.

Так вот в том самом году строили железну дорогу из Архангельска в Вологду.

А наши места, сам знашь, – топь да болото с провалами. Это теперь обсушили да засыпали.

Анженеры в городу в трахтирах – вдребезги да без просыпу. В те поры анженеры мастера были свои карманы набивать да пить, ну, не все таки были, да другим-то мало почету было.

По болотной трясине-то видимость дороги сладили и паровоз пустили. Машинист был мой кум, взял меня с собой.

Сам знашь, всякому интересно по железному первопутку прокатить. Свистнули – поехали!

Только паровоз на болотну топь ступил, под нами заоседало, да тпрукнуло, да над головами булькнуло!

И летим это мы скрозь болота и скрозь всю землю. Кругом тьма земельна, из паровоза искорки сосвечивают да тухнут в потемни земельной, да верстовы столбы мимо проскакивают.

И летим это мы скрозь болота и скрозь всю землю. Спереди свет замельтешил. «Что тако?» – думаем.

А там Америка! Мы землю-то паровозным разбегом наскрозь проткнули да и выперли в самой главной город американской. А там на нас уже расчет какой-то заимели. Выстроили ворота для нас со флагами да со всякими прибасами. И надписано на воротах:

«Милости просим гостей из Архангельского, от вас к нам ближе, чем до Вологды». Музыка зажариват.

Гляжу, а у ворот американски полицейски. Я по своим знал, что это тако. По сегодень спина да бока чешутся.

Слова никому не сказал. Выскочил, стрелку перевернул, да тем же манером, скорым ходом, – в обратный путь.

А железну дорогу, с которой провалились, по которой ехали, веревкой прицепил к паровозу, чтобы американцы к нам непоказанным путем не повадились ездить. Выскочили на болото. Угодили на кочку. Паровоз размахался – бежать ему надобно. Мы его живым манером на дыбы подняли. А на двух-то задних недалеко уйдешь, коли с малолетства приучен на четырех бегать.