Юрий Казаков - Любимые рассказы для детей

– История! – вдруг бешено крикнул он и как-то опьянел на минуту, стал красен и лют. – Изуча-ал! Гляньте на него – историю изуча-ал! – дразнил и неистовствовал Нестор. – Изуча-ал, хо-хо!

И тотчас загоготал надо мной Кир, глядел на меня странно как-то, будто издалека, и хохотал… Что же он-то понимал? А понимал, видно, этот блаженный, идиотик, что-то он такое понимал!

– Да ты вот пишешь, – перебил сам себя Нестор и сменил тон, стал высокомерен и насмешлив. – Всё пишете… Дадим двести процентов плану! – противно растянул он. – Все как один! Единодушно одобрили… Или вот у меня жила из Ленинграда одна – блюдцы, стаканы ей, вишь, не чисты, грязно живете, грязно, все платочком протирала, а?

Кир опять захохотал, даже слезы выступили.

– Крясно, крясно… – повторял он, задыхаясь и вытирая кулаками глаза.

– Да, а потом привыкла, ничего! – уничтожающе закончил Нестор. – Перестала морщиться… А толстая, как свинья, на берегу ляжет, все ей костер разложи – этак, толкует, красивше. Белая ночь ей, вишь, спать не дает, думы все мозгует, а то пристанет: «Нестор, спой песню, ну, пожалуйста!» Тетрадку вынет, ручку нацелит, это, говорит, для науки надо, в институт, это, говорит, народно… А я ей думаю: хрен тебе, а не песню, с такой жизни порато не запоешь!

– Так уж плохо и живешь? – поддразнил я его. – Чем же тебе жизнь плоха?

– А вот чем! – Нестор подумал и налил себе чаю. – Это ты все можешь писать, не боюсь, а сказать тебе, извини за выражение, скажу правду. Так? Вот не соврать, в двадцать пятом годе разведали мы с батей этот самый камень, эту печуру, лежала она в горах, никому не нада была, а мы скумекали. Теперь гляди: стали мы помаленьку работать, запряглись не хуже той лошади, батя да я, да брат двоюродный, поработали мы год, другой, видим, печура идет, сбыт, значит, свой находит. Вот батя и говорит: давай, говорит, воду приспособим, как вроде мельницы. Там в горах есть ручей, начали мы таскать каменья, запруду сделали, все честь по чести, колесо изготовили с лопастями. Не пивши, не евши – это тебе как? И завертелась это у нас механика! На месте все и точили, на берег выкатали по доскам, складали – это тебе и есть наша русская сметка! Как бот придет из Архангельска, мы сейчас карбаса нагружаем и на него! Понял? Такое дело начали, со всей России заказы пошли…

Нестор поник головой, стал сворачивать папиросу, замолчал, задумался.

– Где же теперь эта мастерская? – спросил я после молчания.

– Где! А вот где: пришла раскулачка, батю на Соловки забрали, очень он яростный был. Меня в колхоз забрили, мастерскую нашу туда же, а на кой она кому нада? Тогда одно нада было – церкву ломать, лошадей припрягли да канатом за маковку…

Теперь вот за песнями едут. Нет, ты мне с песнями не суйся, а ты с делом суйся. Я – хозяин, я тут все знаю, я тут произрос – вот тебе и задача. Если б нас таких не трогали, мы бы в гору пошли, – у нас бы тут на Кеге лесопильни стояли бы, холодильни, морозильни всякие по берегу, у нас бы тут дорога асвальтовая была бы, мы бы в Кеге-то, в реке-то бары расчистили б, дно углубили, тут порт был бы! Сколько лесу, рыбы, всяких ископаемых – я с экспедициями ходил, все тут знаю, у меня земля бы в забросе не лежала! А теперь…

Нестор махнул рукой, Кир фыркнул было, но сейчас же смолк под взглядом отца.

– Ты вот сказал, товаришш, славно живете – какой там! Я в этом колхозе и не работал никогда, как поглядел, когда батю моего брали, да потом горлопаны эти шуметь стали – то им ловить, то не ловить, а собрались-то самая шваль полоротая, я и подался по экспедициям. То на судне гидрографическом плавал, то с геологами – сейчас председателю бумагу в зубы: отпускай! Вот так и жил, смотреть не мог, что с деревней сделали!

– Ну а сейчас? – спросил я.

– Сейчас получше… – неохотно сказал Нестор. – Сейчас порядку побольше, не скажу, и клуб есть, и свет дают, а только не та жизнь, не то богатство…

Нестор глядел в сторону, водил рукой по столу.

– Справных поморов извели, и уж прошшай все, не вернется! – закончил он и стал укладываться спать. А я вспомнил слепую старуху, как и она говорила то же самое и почти теми же словами.

Погасили лампу, легли. Нестор и Кир сразу захрапели, за стеной возилось море, я был взволнован, в чем-то уязвлен и, как часто бывает, теперь только стал придумывать возражения Нестору. Но он спал… И вся его зависть, и ненависть, и злость – все, чем наполнен он был днем, все, о чем думал, сожалел и вспоминал, – теперь ушло, он не собой стал, сны на него спустились, и он был далеко, а в этой темно-душной избушке лежало тело его, сильные руки, столько переделавшие за всю жизнь. И руки его были добры, тогда как мысли – злы.