Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

– Напиться, конечно, можно, а вообще-то айда на ближайшую станцию и домой, к бабе. Пойми ж ты, чудак человек, это ж мир…

Он роется в своем клеенчатом бумажнике, достает какую-то фотографию и с гордостью показывает ее всем по очереди:

– Моя старуха!

Затем он снова убирает фотографию и разражается бранью:

– Подлая война: черт ее побери…

– Тебе хорошо говорить, – вставляю я, – у тебя – сынишка и жена.

– Правильно, – подтверждает он, – и мне надо думать о том, как их прокормить.

Мы смеемся:

– За этим дело не станет, Кат, если понадобится, ты просто реквизируешь, что тебе нужно.

Мюллер голоден, и полученные ответы не удовлетворяют его. Он внезапно прерывает сладкие мечты Хайе Вестхуса, который медленно избивает своего недруга.

– Хайе, а что бы стал делать ты, если бы сейчас наступил мир?

– На месте Хайе я бы хорошенько всыпал тебе по заднице, чтобы ты вообще не заводил здесь этих разговорчиков, – говорю я. – С чего это ты вдруг?

– С чего на крыше коровье дерьмо? – лаконично отвечает Мюллер и снова обращается к Хайе Вестхусу со своим вопросом.

Хайе трудно ответить с ходу. На его веснушчатом лице написано недоумение:

– Это когда уже не будет войны, так, что ли?

– Ну да. Какой ты у нас сообразительный!

– Так ведь после войны, наверно, опять будут бабы, верно? – Хайе облизывается.

– Будут и бабы.

– Вот житуха-то будет, забодай меня комар! – говорит Хайе, и лицо его оттаивает. – Тогда я подобрал бы себе крепкую бабенку, этакого, знаете ли, драгуна в юбке, чтоб было бы за что подержаться, и без долгих разговоров – в постельку. Нет, вы только подумайте, настоящая перина, да еще на пружинном матраце! Эх, ребята, да я целую неделю штанов бы не надевал!

Все молчат. Слишком уж великолепна эта картина. Мороз пробегает у нас по коже. Наконец Мюллер собирается с духом и спрашивает:

– А потом?

Хайе молчит. Затем он несколько нерешительно заявляет:

– Если бы я был унтер-офицером, я бы еще остался на сверхсрочную.

– Хайе, ты просто не в своем уме, – говорю я.

Ничуть не обижаясь, он отвечает мне вопросом:

– А ты когда-нибудь резал торф? Поди попробуй.

С этими словами он достает из-за голенища ложку и запускает ее в котелок Альберта.

– И все-таки это, наверно, не хуже, чем рыть окопы в Шампани, – отвечаю я.

Хайе жует и ухмыляется:

– Зато дольше. Да и отлынивать там нельзя.

– Но послушай, Хайе, чудак, дома-то ведь все-таки лучше!

– Как сказать, – говорит он и задумывается с открытым ртом.

На его лице написано, о чем он сейчас думает. Жалкая лачуга на болоте, тяжелая работа в знойной степи с раннего утра и до вечера, скудный заработок, грязная одежда поденщика…

– В мирное время на действительной можно жить припеваючи, – говорит он, – каждый день тебе засыпают твой корм, а не то можешь устроить скандал; у тебя есть своя постель, каждую неделю чистое белье, как у господ; ты унтер-офицер, служишь свою службу, обмундирован с иголочки; по вечерам ты вольная птица и идешь себе в пивную.

Хайе чрезвычайно гордится своей идеей. Он просто влюблен в нее.

– А отслужил свои двенадцать лет – получай аттестат на пенсию и иди в сельские жандармы. Тогда можешь хоть целый день гулять.

От этих грез о будущем его бросает в пот.

– Ты только подумай, как тебя будут угощать! Здесь рюмка коньяку, там пол-литра. С жандармом небось каждый захочет дружить.

– Да ты ведь никогда не станешь унтером, Хайе, – вставляет Кат.

Хайе смущенно смотрит на него и умолкает. Наверно, он думает сейчас о ясных осенних вечерах, о воскресеньях в степи, звоне деревенских колоколов, о ночах, проведенных с батрачками, о гречишных пирогах с салом, о сельском трактире, где можно целыми часами беспечно болтать с друзьями…

Его воображение не в силах так быстро управиться с нахлынувшими на него картинами, поэтому он только раздраженно ворчит:

– И чего вы вечно лезете с вашими дурацкими расспросами?

Он натягивает на себя рубашку и застегивает куртку.

– А ты бы что сделал, Тьяден? – спрашивает Кропп.

Тьяден думает только об одном:

– Стал бы следить за Химмельштосом, чтобы не упустить его.

Дай Тьядену волю, он, пожалуй, посадил бы Химмельштоса в клетку, чтобы каждое утро нападать на него с дубинкой. Сейчас он опять размечтался и говорит, обращаясь к Кроппу:

– На твоем месте я постарался бы стать лейтенантом. Тогда бы ты мог гонять его, пока у него задница не взопреет.

– А ты, Детеринг? – продолжает допытываться Мюллер. С его любовью задавать вопросы ему бы только ребят учить.