Иван Наживин - Во дни Пушкина. Том 2

И вдруг в соседней зале зазвенели девичьи голоса и смех. Он! Наталья Ивановна ожила: слава Богу, хоть не сейчас!.. И в гостиную первой вбежала Наташа и – смутилась: поняла. И то, что она чуть-чуть косила, было нестерпимо обаятельно… Все три, смеясь, стали объяснять причины своего неожиданного возвращения, но у него кружилась голова, он ничего не понимал, и он не помнил, как он вырвался и бросился в карету… А звон гудел, и солнце было, и радовался город…

– Но… – удивленно воззрился на него Толстой красными глазками. – Постой: ты утопленник? Revenant? [13] Выживший? ( фр .). Откуда ты? На тебе лица нет!

– Не шути! Не смей! – крикнул он. – Одевайся сию же минуту и в моей карете поезжай к Наталье Ивановне и проси у нее от моего имени руки Натальи Николаевны… Понял? Но сию же минуту!

Толстой покачал своей курчавой головой.

– Vous finirez mal, mon enfant!.. [14] Вы кончите плохо, мой милый ( фр .). – сказал он – Ваша африканская кровь…

– Одевайся немедленно, или я не знаю, что я у тебя сейчас наделаю!

Толстой, смеясь, оделся и уехал: это не банально!

Пушкин заметался по его квартире, смотрел на часы, заглядывал в окна, ложился на диван, опять срывался и бегал по комнате, представляя в образах, как и что там Толстой делает, и снова свешивался в окно… И, наконец, измучившись, решил, что, если еще через двадцать две минуты его, проклятого, не будет, он опять поедет к Гончаровым сам. Неприличие? Пусть!.. Но так тоже нельзя. Это черт знает что такое… И стрелка подходила уже к роковому сроку, как вдруг под окнами загремели – ему показалось: весело – колеса, и экипаж остановился у подъезда.

– Ну? – бросился он навстречу.

Толстой швырнул свой bolivar [15] Модная шляпа с широкими полями. на диван.

– По-бабьи, – сказал он. – Ни дна, ни полтора…

– Ах, да говори ты толком! – скрипнул Пушкин зубами. – Ну?

– Я чрезвычайно польщена, говорит, предложением monsieur Пушкина, говорит, – начал Толстой представлять московскую барыню. – Но надо, говорит, подождать, посмотреть, выяснить: Натали так молода… Чего подождать, что выяснить, неизвестно… Я и говорю: по старой дружбе, Наталья Ивановна, напрямки: это нет? Смотрите, говорю, он меня застрелит, тогда на вашей душе грех будет…

– Ах, да перестань ты к чертям остроумничать! – бешено рванул Пушкин. – Ну?

– Ну, она смутилась. Нет, говорит, это скорее да… Но Натали так молода… И опять за ту же волынку…

– Так, значит, я могу надеяться?

– По-моему, можешь вполне…

Пушкин поджал ему руку и бросился вон…

В небе веселилось солнце, как никогда раньше оно не веселилось, пели, перекатывались по всей Москве колокола, как никогда они не пели, весенний шум улиц опьянял так, как не опьянял он никогда раньше. За спиной были крылья. Он помчался к Нащокину, – он у него жил, – поднял его, только на заре вернувшегося из аглицкого клуба, с постели и приказал своему Якиму немедленно собирать все в дорогу: они едут на Кавказ немедленно!

Яким поднял глаза и руки к небу:

– Твори, Господи, волю Свою, но… пфу-у-у…

И, крепко зарядив нос внеочередной понюшкой доброго табаку, он сокрушенно взялся за дело…

– Да ты у меня пошевеливайся, черт тебя возьми! – бешено крикнул Пушкин. – Н-ну?! И пошли кого-нибудь скорей за лошадьми.

Опальный Ермолов сидел в большом, заставленном по стенам множеством книг кабинете своего орловского дома и мучительно трудился над своими записками о 1812 г. Не записать все, что он, прославленный герой, видел и пережил в эти годы, было нельзя, – уж очень много всякого вранья было пущено в оборот, – но записать… Большого роста, в зеленой черкеске с гозырями, с большой седой головой, – голова тигра на геркулесовом торсе, – с круглым, грубоватым лицом и круглыми, полными огня серыми глазами, он был на месте во главе полков, но неуклюж и жалок у письменного стола. Он с трудом нанизывал одну дубовую фразу на другую, но вместо живых и интересных записок у него выходила какая-то стоеросовая писарская реляция, от которой мутило и его самого…

Воином проявил он себя очень рано. Во время штурма Праги к нему подскакал Суворов.

– Помилуй Бог! – не без удивления воскликнул маленький, сухенький генерал. – Ты, молодой человек, так палишь, что враз весь порох расстреляешь…

– Ничего, ваше сиятельство! – засмеялся молодой артиллерист. – Мы отбили здесь по близости пороховой погреб и посылаем неприятелю его же снаряды…

Суворов любил шустрые ответы, и молодой капитан получил из его рук Георгия.