Николай Гумилев - Я печален печалью разлуки

И всё же темная тоска
Нежданно в поле мне явилась,
От встречи той прошли века
И ничего не изменилось.

Кривой клюкой взметая пыль,
Ах, верно направляясь к раю,
Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?»
А я ему в ответ: «Не знаю.

Верь!» – и его коснулся губ
Атласных… Боже! Здесь, на небе ль?
Едва ли был я слишком груб,
Ведь он был прям, как нежный стебель.

Он руку оттолкнул мою
И отвечал: «Не узнаю!»

В очень-очень стареньком дырявом шарабане
(На котором после будет вышит гобелен)
Ехали две девушки, сокровища мечтаний,
Сердце, им ненужное, захватывая в плен.

Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом,
И домой вернулись мы уже на склоне дня,
Но они, веселые, ласкали нежным взглядом
Не меня, неловкого, а моего коня.

Замирает дыханье, и ярче становятся взоры
Перед странно-волнующим ликом твоим, Неизвестность
Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы
И смущенного видеть еще неоткрытую местность.

В каждой травке намек на возможность немыслимой встречи,
Этот грот – обиталище феи всегда легкокрылой,
Миг… и выйдет, атласные руки положит на плечи
И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!»

У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный,
Он отмстит, он, как сетью, опутает душу печалью,
…И поверить нельзя, что здесь, как повсюду, всегдашний,
Бродит школьный учитель, томя прописною моралью.

Вы сегодня впервые пропели
Золотые «Куранты любви»;
Вы крестились в «любовной купели»,
Вы стремились «на зов свирели»,
Не скрывая волненья в крови.

Я учил Вас, как автор поет их,
Но, уча, был так странно-несмел.
О, поэзия – не в ритмах, не в нотах,
Только в Вас. Вы царица в гротах,
Где Амура звенит самострел.

Вы сегодня не вышли из спальни,
И до вечера был я один,
Сердце билось печальней, и дальний
Падал дождь на узоры куртин.

Ни стрельбы из японского лука,
Ни гаданья по книгам стихов,
Ни блок-нотов! Тяжёлая скука
Захватила и смяла без слов.

Только вечером двери открылись,
Там сошлись развлекавшие Вас:
Вышивали, читали, сердились,
Говорили и пели зараз.

Я хотел тишины и печали,
Я мечтал вас согреть тишиной,
Но в душе моей чаши азалий
Вдруг закрылись, и сами собой.

Вы взглянули… и, стула бесстрастней,
Встретил я Ваш приветливый взгляд,
Помня мудрое правило басни,
Что, чужой, не созрел виноград.

Приехал Коля. Тотчас слухи,
Во всех вселившие испуг:
По дому ночью ходят духи
И слышен непонятный стук.

Лишь днем не чувствуешь их дури;
Когда ж погаснет в окнах свет,
Они лежат на лиги-куре
Или сражаются в крокет.

Испуг ползет, глаза туманя;
Мы все за чаем – что за вид!
Молчит и вздрагивает Аня,
Сергей взволнован и сердит.

Но всех милей, всех грациозней
Всё ж Оля в робости своей,
Встречая дьявольские козни
Улыбкой, утра розовей.

Никому мечты не поверяйте,
Ах, ее не скажешь, не сгубя!
Что вы знаете, то знайте
Для себя.

Даже, если он Вас спросит,
Тот, кем ваша мысль согрета,
Скажет, жизнь его зависит
От ответа;

Промолчите! Пусть отравит
Он мечтанье навсегда,
Он зато Вас не оставит
Никогда.

Как я скажу, что я тебя буду помнить всегда,
Ах, я и в память боюсь, как во многое верить!
Буйной толпой набегут и умчатся года,
Столько печали я встречу, что радость ли мерить?

Я позабуду. Но, вечно и вечно галдя,
Буду склоняться над омутом прежнего я,
чтобы припомнить, о чем позабыл… и седая,
Первая прядка волос, помни, будет твоя.

Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.

Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.

И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла.