Андрей Белый - Симфония

Над туманным городом играли вечные упражнения. И скука, как знакомый, милый образ, танцевала на семи холмах.

И там… наверху… кто-то, пассивный и знающий, изо дня в день повторял: «сви-нар-ня».

Все то же и то же повторял изо дня в день.

В тот час зелено-бледный горбач, отправляясь в больницу, завязал свою щеку: у него болели зубы.

Он плохо завязался. Над головой его торчали два ушка.

И еще раз кто-то знающий сказал равнодушно: «свинарня», а петух на мощеном дворике схватил за гребень своего противника.

Тут все съехало с места, все сорвалось, и осталось… бездонное.

А минуты текли. Пешеходы сменялись, как минуты… И каждый прохожий имел свою минуту прохождения по каждому месту.

Каждый все делал в известное время: не находилось ни одного, кто бы сумел обойтись без времени.

А время текло без остановки, и в течении времени отражалась туманная Вечность.

Среди дня Поповский обошел пять мест и в пяти местах говорил о пяти предметах.

В одном месте он развивал мысль о вреде анализа и преимуществе синтеза.

В другом месте он высказал свой взгляд на Апокалипсис [2] Апокалипсис – «Откровение Иоанна», одна из книг Нового завета. Содержит пророчества о «конце света», о борьбе Христа с антихристом, «страшном суде», «тысячелетнем царство божьем». .

В третьем месте он ничего не сказал, потому что все было сказано; здесь он сыграл партию в шахматы.

В четвертом месте он говорил о суете земной, а в пятом месте его не приняли.

Повесил голову маленький Поповский и пошел в шестое место.

На большой улице Поповский встретил своего врага, демократа.

Тот был изящно одет; его обтянутая перчаткой рука сжимала алую розу.

Поповский шел, куда хотел, говорить о церковноприходских школах, а демократ прогуливался с тростью в руке.

Обменялись взаимным презрением. Поклонились. Еще вчера демократ осыпал бранью Поповского в конторе либеральной газеты.

А солидный его превосходительство, редактор-либерал, багровый и почтенный, прибавил к резкостям демократа еще свои резкости.

Это у них называлось идти в уровень с веком.

Это было вчера… А сегодня демократ гулял по улицам с алой розой в руке, устремив к небу свои робкие, мечтательные глаза.

Уже он забывал Поповского; ему в глаза глядел свод голубой, одинаковый для либералов и консерваторов.

Тогда проехали поливальщики, ведущие борьбу с пылью.

Это были равнодушные люди, сидящие на бочках.

Из-под бочек обильно лилась вода, уснащая улицы ненужной жидкостью и разводя грязь.

А минуты текли. Пешеходы сменялись, как минуты… И каждый прохожий имел свою минуту прохождения по каждому месту.

И каждая бочка в известную минуту опорожнялась. Поливальщик ехал наполнять ее.

И тогда демократ увидел свою сказку, сказку демократа.

По улице ехал экипаж, а на козлах сидел окаменелый кучер в цилиндре и с английским кнутом.

В экипаже сидела сказка, сказка демократа.

У нее были коралловые губы и синие, синие глаза, глаза сказки.

Она была жена доброго морского кентавра, получившего права гражданства со времен Бёклина [3] Бёклин Арнольд (1827–1901) – швейцарский живописец. Представитель символизма и стиля модерн. В фантастических сценах сочетал надуманную символику с натуралистической достоверностью. В некоторых из его картин предстает мир мифических существ: кентавров и др. .

Прежде он фыркал и нырял среди волн, но затем вознамерился обменить морской образ жизни на сухопутный.

Четыре копыта на две ноги; потом он облекся во фрак и стал человеком.

Ее муж был кентавр, а сама она была сказка и морская нимфа.

Так проехала сказка, сказка демократа, чуть-чуть улыбнувшись своему мечтателю, пронзив его синим взором.

Обрызгав грязью почтенного старичка в старом пальто.

Закричал почтенный старик, пригрозив улетавшей сказке. Обтер свое окаченное грязью лицо и шипел: «Чтоб черт побрал богатых…»

А потом продолжал свой путь в редакцию «Московских Ведомостей», относя передовую статью.

Над ее консерватизмом поглумился вдоволь демократ, изящный и с иголочки одетый.

Но это было на другой день… А теперь он замечтался с алой розой в руке.

И не видел, и не слышал. Вспоминая свою сказку, улыбаясь образу синеглазой нимфы.

В огромном магазине всего модного усердно работал «лифт», и человек, управлявший занятной машиной, с остервенением носился вдоль четырех этажей.

Едва он причаливал ко второму этажу, как уже на третьем его ожидали с глупыми, нетерпеливыми лицами; едва он причаливал к третьему, как в первом поднимался ропот негодования.