Владимир Семенов - Расплата

«Но неужели же за три года моего отсутствия, – спрашивал я себя, – могла совершиться такая перемена? Могла погибнуть, разложиться на составные элементы такая стройная, могучая организация?..»

Живя в Кронштадте, я, конечно, знал об учреждении в Тихом океане вооруженного резерва, о сокращении кредитов на плавание, вследствие чего корабли, даже избегнувшие резерва, плавали не больше 20 дней в году [19] Начиная с 1902 г. большие корабли эскадры Тихого океана четыре месяца в году стояли в портах в так называемом вооруженном резерве – в 12-часовой готовности к выходу в море, а остальные восемь месяцев находились в кампании. Ежегодная наплаванность броненосцев и крейсеров эскадры была выше, чем таких же кораблей японского флота. Сравнительно редкими у русских были эскадренные (совместные) плавания. , а остальное время изображали собою плавучие казармы; знал также о постоянных переводах и перемещениях офицеров, но вера в «эскадру» оставалась во мне непоколебимой.

«Это временное, – думалось мне. – Внешние причины создали некоторое расстройство, и стоит им исчезнуть, чтобы порядок восстановился. Подойдет война, и «гастролеры» отхлынут; офицеры поспешат вернуться на «свои» корабли, и эскадра заживет полной жизнью».

Я так хорошо помнил, так сроднился с этим культом «своего» корабля, господствовавшим на эскадре. Я знал лейтенанта, пробывшего уже три года в чине, но за отсутствием естественного, домашнего, движения все еще остававшегося вахтенным офицером (по сухопутному – субалтерн-офицер) и упорно отказывавшегося от назначения вахтенным начальником потому, что такое повышение неизбежно обусловливало перевод с «нашего «Нахимова» на «какой-то «Корнилов»; знал другого лейтенанта, бывшего офицером уже 15 лет, который, состоя старшим артиллеристом на броненосце внутреннего плавания и узнав, что «его «Донской», недавно вернувшийся из Тихого океана, внезапно опять отправляется туда, бросился просить по начальству и был счастлив, добившись назначения на «свой» крейсер на должность вахтенного начальника (на содержание вдвое меньшее)… Я мог бы привести еще много подобных примеров, но думаю, что и этих достаточно.

Я помнил запальчивую молодежь, всегда готовую, с оружием в руках, потребовать удовлетворения за непочтительный отзыв о «своем» корабле, и разыгрывавшиеся на той же почве драки под гулявших на берегу матросов, решавших вопросы чести «своего» корабля более простым и грубым способом…

Да не подумает читатель, что это было своего рода бретерство.

Совсем нет.

Такое настроение наиболее впечатлительных элементов вполне естественно вытекало из убеждения, что если каждый отдает всю свою заботу, всю энергию на службу «своему» кораблю, то он, этот корабль, не может не быть самым лучшим! Ведь за каждым маневром, за каждой работой, на каждом общем учении сотни ревнивых глаз следили за своими соседями, и, сохрани Бог, если дружный хор этих строгих и опытных критиков уличал кого-нибудь в том, что они «показывают Петрушку»… На почве этого соревнования кораблей вырос «культ эскадры», в которой каждый корабль стремился быть лучшим ее украшением. Боже мой, как ревниво следили (по приказам, отчетам и корреспонденциям) за тем, что делается в других морях! Как стремились к первенству в боевом отношении, перед всякими другими эскадрами, отрядами!..

Адмирал Евгений Иванович Алексеев – наместник на Дальнем Востоке и главнокомандующий русских войск в Порт-Артуре и Маньчжурии

Помню, как, проплавав три года старшим штурманом на «Донском», я получил предложение адмирала Дубасова вступить в его штаб старшим флаг-офицером. Вышло это совсем неожиданно и так меня поразило, что я попросил сутки на размышление и, вернувшись «домой», стал советоваться с командиром, старшим офицером и старожилами кают компании: «Как быть? Можно ли бросить крейсер? Не будет ли это изменой?» Судили, рядили и пришли к заключению, что отказываться нельзя, что это не перевод на другой корабль, хотя бы и с повышением (что было бы некорректно по отношению к «своему» кораблю), но переход на службу всей «нашей» эскадре, в которой «Донской», хотя и самый лучший, но все же только один из многих…

Все это я помнил. И вот почему не колебалась моя вера в «эскадру». Я верил, что жив дух ее. Я не знал, что за эти три года, проведенные мною в Кронштадте, там, далеко, под Золотой горой Порт-Артура, делалось (может быть, бессознательно) все возможное к тому, чтобы угасить этот дух… что там командир, который действительно берег и любил свой корабль, который не скрывал никакой, хотя бы самой ничтожной, неисправности, докладывал о ней, просил разрешения ее исправить, так как с течением времени эта мелочь могла перейти в крупное повреждение, – такой командир считался «неудобным» и «беспокойным»…