Дмитрий Фурманов - В восемнадцатом году

И Климов и Пащук тотчас разделись, побросав на пол шапки и обтрепанные пальтишки. Те двое, что вошли первыми, сидели за столом не раздеваясь, шляп не сняли: видно, что торопились уходить. Одному можно было дать лет двадцать пять – тонкоусому, с небольшой русой бородкой; другому – лет сорок; этот не наклеил ни усов, ни бороды, только низко опустил на морщинистое лицо широкополую старую шляпу – Кирилл Паценко, урожденный кубанский казак, недели три назад приехавший из Акатуя, где пробыл без малого четыре года. Сосед его – тоже из ссыльных, Тарас Бондарчук, последнее время почти безвыездно работал в Армавире и только накануне приехал в Краснодар.

– Ну, вот что, ребята, – сказал Паценко. И голос его прозвучал серьезно и внушительно. Видно было, что он здесь главный. – Мы наскоро обсудим теперь же, а вы обработаете сами… Лиза говорила, что из штаба получены какие-то новые сведения, и мы с Тарасом сейчас уйдем.

– Кто дал? – спросил Климов.

– Опять Владимир…

– Ловко приладился, молодчага, – уронил одобрительно Пащук.

«Владимир» – это была кличка одного из товарищей, устроившегося писарем в штабе генерала Покровского и передававшего изо дня в день в подпольную организацию все необходимые материалы.

– Так вот, – продолжал Паценко, опустив голову и не глядя ни на кого, – мы с Тарасом пойдем… Приехали там еще из Новороссийска – ждут… Надо все разузнать и сообщить им свои новости… Лиза говорила – какие-то перемены…

– Где? – спросил Бондарчук.

– В раде… Она будто раскалывается: одни уходят, другие хотят бороться до последнего в городе и города не сдавать…

– А Покровский? – спросил снова Бондарчук.

– Первый, сволочь, убежит, – вставил Климов и улыбнулся, широко обнажая здоровенные кряжистые зубы.

– Убежит-то убежит, – вслух рассуждал Бондарчук, – а вон что вытворяет; насчет Казанки все верно: четыре виселицы… и двенадцать человек в овраге.

– Вот это и надо вклеить, – ткнул пальцем в стол Паценко и взглянул на Климова, как будто указывая ему место, куда именно следует что-то «вклеить». – Даже на этом и построим. Как думаешь? – обернулся он к Пащуку.

– Чего ж, отлично, – соглашался тот, похлопывая тихо себя по коленям. – Только я думаю, что два разных придется писать: одно про раду, другое про Казанку…

– Да где уж, не успеем, – запротестовал было Тарас.

– Молчи, Тарас, молчи, – перебил его Пащук, – раз говорю, значит, сделаем… с Климом… Вдвоем, да не сделать, – на что мы и годны после этого?..

– А ну-ка, давайте скорей, – быстрым шепотком торопил Паценко. Ему не терпелось, сообщение Лизы не давало покоя.

Караев молча сидел на самом конце лавки и в разговор не вступал, только переводил с одного лица на другое темные грустные глаза.

– Степан, ты, значит, с собой захватишь половину? – обратился к нему Паценко и мотнул головой в сторону Клима.

– Возьму…

– Да не всыпься, дядя…

– А всыплюсь, отрыть можно, – отшутился тот без улыбки на спокойном лице.

– То-то, отроют… Не всегда, брат, удается… Так вот что, – обернулся он снова к Пащуку, – не лучше ли будет, чтоб ты пока один тут кой-чего набросал, а мы поговорим о другом, понимаешь? Мысли только главные… а все остальное вы там вдвоем с Климовым…

– Идет.

И Пащук достал бумагу, перед собой положил карандаш, отодвинулся на другой угол стола, потер ладонью морщинистый лоб и так, с поднятой головой, закрыв глаза, сидел с минуту. Потом схватил карандаш и быстро-быстро стал записывать. Тем временем Паценко, Климов и Тарас, наклонившись друг к другу, разговаривали тихо, чтобы не мешать Пащуку.

– Ты, Степан Петрович, тоже придвигайся, – обратился к Караеву Паценко.

Тот молча сел рядом на полу, вывернул колена и, широко охватив их руками, застыл без движения.

– Мне кажется, надо будет ехать в Новороссийск, – сообщил товарищам Паценко. – Они там что-то надумали… Надо быть, на этих же днях и подымутся… Все полотном не пойдут, – часть ударит к Тимошевке, а другая здесь, от Крымской…

– Он, сукин сын, почуял, видно, что дело неладно, – мотнул рукой Бондарчук, и было понятно, что речь идет о Покровском.

– А что?

– Да очень уж газеты жалобны стали: «Братья казаки… дорогие защитники свободы»… Соловьем разливается, подлец, а нет-нет, да и сболтнет: Кубань-де в опасности, гроза, мол, не миновала…

– И по заборам тоже, – добавил Климов. – Вчера одного из буковских, рабочего, на Сенном избили…

– На Сенном?..

– Заметили, с забора сдирал… листовку какую-то, а тут из окна капитан увидал, выскочил в одной рубашке, подтяжками по воздуху трясет, орет, бежит на него… Ну, солдаты баню дали, говорят, здоровую…