Старые сотрудники Алексея Сергеевича сообщили мне многое о личных качествах этого удивительного русского человека.
К концу жизни престарелого редактора-издателя стали одолевать разные недуги, и сделался он тогда слишком строгим, даже ворчливым, и редакционная молодежь сильно боялась его. Некоторые, входя в редакцию, со страхом спрашивали в передней курьера Василия, спустился ли из своей квартиры Алексей Сергеевич? Когда на лестнице раздавался кашель сурового старца и слышался стук его палки, все настораживались. За малейший промах или упущение в информации Алексей Сергеевич разносил и громил хроникеров, стуча палкой по столу, на котором обычно эта палка покоилась во время работы владельца. И особенно зловеще звучал этот грозный предмет, когда редактору приходила в голову мысль, что автор заметки нарочито кого-то рекламирует, думая извлечь из этого личную выгоду. Сам до щепетильности честный, Алексей Сергеевич требовал абсолютной честности и от других. Отдел хроники и театральных рецензий были областями особенно уязвимыми для злоупотреблений. И тут Суворин был беспощаден.
Однако если старик видел, что напрасно заподозрил кого-либо в недобросовестности, он тут же менял тон, начинал расспрашивать обиженного, как он живет, как себя чувствует, и затем – предлагал аванс.
Система авансов широко применялась у щедрого Алексея Сергеевича и продолжалась при его сыновьях. Этими авансами, которые редко погашались, сотрудники могли бы легко разорить издателя, если бы не те огромные доходы, которые тот получал с книгоиздательства, с книжных магазинов и с контрагентства на железных дорогах. Алексей Сергеевич выдавал их направо, налево, иногда только для проформы ворча и вздыхая, или журя молодых сотрудников за неумение жить в рамках бюджета. Зная слабые струны старика, некоторые в подобном мирном ограблении издателя доходили до виртуозности. Так, например, Юрий Беляев, ведший довольно рассеянный образ жизни, нередко являлся к Алексею Сергеевичу с радостным известием, что только что узнал новый совершенно свежий анекдот. Старик уже из опыта знал, чем этот анекдот пахнет; но все-таки заинтересовывался. Анекдоты значительно успокаивали его подагрические боли. И Беляев рассказывал. Рассказывал талантливо, с большим мастерством. А потом, когда Алексей Сергеевич, вдоволь насмеявшись, с удовольствием потирал свою больную ногу, как бы невзначай спрашивал:
– Между прочим… Вы не могли бы мне дать любовную записку к кассирше?
Все это происходило мило, по-семейному. Но бывали случаи, когда сотрудники в авансовой вакханалии переходили всякие рамки приличия.
Некий Г. однажды прибег даже к явной нечестности. Явился к Алексею Сергеевичу и стал просить аванс в 500 рублей.
– Да вы же на прошлой неделе у меня брали! – ворчливо ответил старик.
– Это верно, но сейчас мне до зарезу нужно. Вопрос касается моей чести.
– Проигрались?
– Еще хуже. Но сказать не могу, секрет.
Сам очень чуткий в вопросах чести, Алексей Сергеевич пожалел несчастного сотрудника, которого должна была, по его мнению, сильно мучит совесть, и безропотно подписал заранее заготовленную просителем записку: «Выдать Г. 500 рублей».
Конторой, находившейся на Невском Проспекте, заведовала тогда очень деловая и энергичная дама. Г. принес ей подписанную Сувориным записку, но заранее к числу 500 приписал ноль. Выходило пять тысяч.
Заведующая удивилась, что аванс так велик, но выдала деньги без возражений. А когда Г. ушел, на всякий случай позвонила по телефону в редакцию.
– Вы действительно разрешили Г. получить аванс в пять тысяч рублей? спросила она Алексея Сергеевича.
– Пять тысяч? Нет. Только пятьсот.
– А в вашей записке стоит пятерка с тремя нулями!
Суворин сначала изумился, затем рассердился, потом разъярился и потребовал, чтобы преступный сотрудник явился к нему. Поняв, что наивный подлог не прошел, испуганный Г. предстал пред грозные очи издателя и с покорным видом стал выслушивать его обвинительную речь.
Конечно, если бы это было не внутренним делом редакции, а касалось взятки или мошенничества, совершенного на стороне, никакой обвинительной речи вообще не было бы. Старик просто выгнал бы Г. и исключил из состава сотрудников. Но в данном случае Алексей Сергеевич считал себя до некоторой степени строгим отцом, а Г. – до некоторой степени своим распутным сыном. И поэтому он громил его, как мог. Стучал палкой по столу, кричал. И затем дрогнувшим голосом воскликнул, сам, очевидно, изумляясь своей жестокости:
Читать дальше