И он взрывается:
– Что? Не так? Значит, я вру?
– Отчего врете, Константин Петрович… Но я…
– В таком случае я лжец?
– Нет, не лжец, но меня там не было…
– Следовательно, ты меня обвиняешь в клевете? Считаешь нечестным человеком? У которого нет ни стыда, ни совести? Очень хорошо! Очень мило! Прослужил я верой-правдой Царю, отечеству, Министерству Народного Просвещения тридцать лет, награжден орденом Станислава третьей степени, дожил до седых волос, а какой-то мальчишка, щенок, смеет уличать меня в искажении фактов, в недостойном поступке? Пошел вон, чтобы я тебя не видел!
Жизнь в пансионе шла по звонку. По звонку вставали, пили чай, завтракали, обедали, ужинали. В столовой во главе каждого стола сидел ученик старшего класса – седьмого или восьмого, – который должен был распределять порции и следил, чтобы младшие не шалили.
Эти функции благотворно действовали на старших учеников, делали их более солидными, серьезными, воспитывали чувство ответственности и справедливого отношения к людям. Ведь правильно распределять порции, например, делить курицу, не такая простая вещь.
Вообще, ученики старших классов считались у нас уже полу-студентами и пользовались льготами, о которых не могли мечтать младшие. Семиклассники и восьмиклассники имели право после обеда до пяти часов ежедневно выходить из здания гимназии на прогулку без всякого надзирателя, что очень льстило их самолюбию. Кроме того, раз в неделю они могли посещать по вечерам оперу или драму. А при приготовлении уроков, когда младшие собирались в общий рекреационный зал, старшие занимались или у себя в классе или в просторном помещении библиотеки.
По вечерам, перед сном, в дортуаре старших обычно было спокойно и тихо, чего нельзя сказать о дортуарах младших. Там, у малышей, часто стоял шум, организовывались битвы с индейцами, война англичан с бурами, причем подушки играли роль артиллерийских снарядов. Дежурному воспитателю стоило иногда большого труда прекратить эти военные действия и заставить сражающихся заключить продолжительный мир. Нередко наиболее изобретательные шалуны устраивали заговоры против тех товарищей, которые рано засыпали и постыдно уклонялись от участия в сражениях. Например, привязывали тонкую веревку к нижнему концу одеяла уснувшего дезертира, протягивали ее под соседние кровати, и тянули, пока одеяло не слезало со спавшего. Спавший просыпался от холода, натягивал на себя одеяло; но, когда это повторялось несколько раз, разъяренная жертва соскакивала с постели, кидалась на спавшего рядом ни в чем неповинного соседа и начинала тузить его кулаками за глупую шутку.
Или устраивали иногда «землетрясения». Кто-нибудь подлезал под кровать спящего и спиною подбрасывал кровать в воздух. Спавший в ужасе просыпался, а заговорщики, делая вид, что тоже проснулись, поднимались на своих постелях и начинали обмениваться мнениями о силе только что происшедшего землетрясения. На следующий день одураченный пансионер, рассказывая приходящим ученикам о страшном ночном толчке, удивлялся, что никто в городе этого исключительного явления природы не наблюдал.
* * *
Перейдя в шестой класс, я сделался «старшим» учеником и приобрел право на ежедневные прогулки по городу после обеда.
Небольшими группами мы бродили по улицам; по Верийскому спуску направлялись к берегу Куры, где любовались быстрым бегом реки с ее жуткими водоворотами; ходили в красочную торговую часть города – на авлабар, где раздавался непрерывный шум от гортанных выкриков торговцев, от грохота и звона выделываемой посуды, от рева ослов и стука проезжающих фаэтонов. Иногда встречалась нам целая вереница таких фаэтонов: в первом сидели зурначи, услаждая слух окружающих гнусавыми и барабанными звуками зурны; в следующих – по пяти и по шести человек в каждом – развеселившиеся местные жители из простонародья, с бутылками и стаканами в руках, что-то громко восклицавшие, протягивавшие руки с наполненными стаканами в разные стороны и пившие за здоровье встречных прохожих. Это, оказывается, был свадебный кортеж, гуляние в честь новобрачных. А иногда попадались и одиночные фаэтоны, тоже переполненные пассажирами, но уже молчаливыми: мать, отец, дети, прислуга, корзины с едой, с бутылками, с одеялами, с теплыми шарфами, с грудой белья. То целая семья ехала мыться в знаменитые Тифлисские бани.
Однако самыми любимыми послеобеденными прогулками были восхождения на Давидовскую гору, подъем на которую начинался возле нашей гимназии. Добравшись до монастыря, в котором находится гробница Грибоедова, мы по тропинке отходили куда-нибудь в сторону, располагались над обрывом, откуда открывался чудесный вид на весь город, и начинали петь хором грузинские или малороссийские песни. В этих случаях я старался изображать бас, считая, что басовые ноты придают человеку солидность и вес в обществе. А когда наш репертуар хоровых вещей иссякал, начинались сольные номера. Так как я уже бывал в опере и особенно полюбил «Аиду» и «Фауста», то кое-что оттуда помнил. Стоя над обрывом лицом к целому Тифлису, я во весь свой бас начинал воспроизводить партию главного жреца:
Читать дальше