Антал Серб - Путник и лунный свет

Так он слонялся среди переулков, пока до него не дошло, что светает, и что он на противоположной стороне Венеции, на Новом берегу, откуда виден кладбищенский остров и таинственные острова за ним, и среди них остров Сан-Франческо дель Дезерто, где был когда-то лагерь прокажённых, и совсем уже издали дома Мурано. Там жили бедные венецианцы, те, кого выгоды туризма касались куда меньше и лишь отдалённо, здесь была больница, отсюда отчаливали гондолы мёртвых. Кто-то уже просыпался и шёл на работу; и мир был немыслимо безотраден, как после бессонной ночи. Он нашёл гондольера, который отвёз его домой.

Эржи давно была вне себя от тревоги и усталости. Лишь в половине второго ей пришло в голову, что вопреки всей очевидности, и в Венеции несомненно тоже можно позвонить в полицию, что она и сделала с помощью ночного портье, бестолку, разумеется.

Михай всё ещё был как лунатик. Он страшно устал, и вразумительно ответить на вопросы Эржи не сумел.

– Переулки, – сказал он, – надо же было когда-нибудь увидеть переулки ночью, разве можно упустить, все ведь так.

– Но почему же ты не сказал, или почему не взял меня с собой?

Михай не нашёлся, что ответить, с обиженной миной улёгся в постель и с очень горьким чувством уснул.

Это и есть супружество, думал он, неужели она настолько не понимает, и так тщетны попытки объяснить что бы то ни было? Хотя я и сам не понимаю.

Но Эржи не заснула, долго лежала, наморщив лоб, руки за голову, и размышляла. Женщины обычно легче переносят бессонницу и размышленья. Для Эржи не было ново или удивительно, что Михай делает и говорит вещи ей непонятные. Некоторое время она успешно скрывала это своё непонимание, мудро не приставала с расспросами, и делала вид, будто ей заведомо ясно всё, что связано с Михаем. Она знала, что это ложное превосходство без слов, о котором Михай думает, что оно у женщин от природы, инстинктивная мудрость, сильнейшее средство для удержания Михая. Михай был полон страхов, и роль Эржи успокаивать его.

Но всему есть предел, и вообще, они ведь уже муж и жена, в нешуточном свадебном путешествии, и странно всё же в такое время пропадать всю ночь. На миг у неё даже мелькнула простая женская мысль, что Михай, может быть, развлекался в компании другой женщины, но затем она отмела её, как полную нелепость. Не говоря уже об абсолютном неприличии подобного, ей ли не знать, до чего робок и опаслив Михай со всякой незнакомой женщиной, до чего он остерегается болезней, до чего ему жалко денег, и как мало занимают его женщины вообще.

Хотя знать, что Михай был всего-навсего у какой-то там женщины было б даже успокоительно. Кончилась бы эта зыбкая, насквозь пустая тьма, невообразимость того, где и как Михай провёл ночь. Вспомнился первый её муж, Золтан Патаки, которого она бросила ради Михая. Эржи всегда знала, с которой из барышень-машинисток он как раз близок, а ведь Золтан был так судорожно, до краски, трогательно осмотрителен, и чем больше ему хотелось что-нибудь скрыть, тем для Эржи всё было очевидней. Михай ровно наоборот: вечно он с тягостной дотошностью тщился растолковать ей всякое свое движенье, до умопомраченья желал, чтоб Эржи знала его всего, и чем дольше он объяснял, тем выходило путаней. Эржи давно знала, что не поймёт Михая, потому что у Михая есть тайны, в которых он и сам себе не сознается, и Михай не поймёт её, потому что ему и в голову не пришло бы озадачиться чьей либо внутренней жизнью, кроме собственной. И тем не менее они поженились потому, что Михай заключил, что они в совершенстве понимают друг друга, что брак их зиждется на целиком разумной основе, а не на преходящих влеченьях. До каких же пор можно ещё цепляться за эту фикцию?

Несколькими днями позже, к вечеру они добрались до Равенны. Утром Михай встал очень рано, оделся и ушёл. Хотелось одному посмотреть византийские мозаики, главную достопримечательность Равенны, ведь он уже знал за собой столько всего, чего с Эржи не разделишь, вот и это тоже. В искусстве Эржи была куда подкованней и чутче, и бывала уже в Италии, так что Михай обычно полагался на неё, что им смотреть и что думать, когда смотришь, картина могла взволновать его лишь изредка, случайно, вроде молнии, одна из тысячи. Но равеннские мозаики… то были экспонаты его собственного прошлого.

Когда-то они смотрели их вместе, с Эрвином, Тамашем Ульпиусом и Евой, младшей сестрой Тамаша, в большой французской книге у Ульпиусов, с нервным и неизъяснимым страхом, одной рождественской ночью. В соседней огромной комнате одиноко расхаживал отец Тамаша Ульпиуса. Облокотясь о стол, они рассматривали картины, и золотой фон картин блестел им навстречу как неизвестный источник света из глубины шахтного ствола. Было в византийских картинах что-то, что растормошило в них спящий на самом дне души ужас. Без четверти двенадцать оделись и отправились на полуночное богослужение. С Евой случился обморок тогда; то был единственный случай, когда Еву подвели нервы. Потом целый месяц всё было Равенной, и Равенна и по сей день оставалась в Михае страхом неопределимой породы.